Курица в полете

— Хлеб? Ах, прости, я не держу в доме хлеба. Тебе, кстати, тоже следовало бы воздерживаться.

Элле стало тоскливо. Она смотрела на красивый дом, увитый виноградом, и подумала: «Весь увитый зеленью, абсолютно весь, домик невезения…» — а дальше не придумывалось, вероятно с голодухи. Она подцепила вилочкой совершенно прозрачный кусочек ветчины и отправила в рот.

С хлебом прохиляло бы, а так слишком копченый вкус… А есть без хлеба камамбер она и вовсе не могла. Пришлось съесть хороший кусок собственного торта.

— А ты так и не попробуешь? — спросила Элла у матери.

— Разумеется, попробую.

Она отрезала себе кусочек поистине символический.

— О, это божественно! Еще лучше, чем у мамы…

Но ты прости, один кусок может свести на нет все мои усилия…

Элле опять захотелось уехать домой. Интересно, зачем я ей вдруг понадобилась?

— Элка, а ты пробовала сидеть на диете?

Ей захотелось завыть.

— Я все пробовала, а потом пришла к выводу, что не надо бороться с собственной конституцией.

— Нет, именно надо, вот я же борюсь — и, как видишь, успешно!

О, сколько могла бы ей сказать в ответ дочь, но она молчала, боясь, что разволнуется, расплачется, устроит неприличную сцену, слезы были уже на подходе, но, к счастью, у матери зазвонил мобильный телефон. Она заговорила по-немецки довольно бегло, как отметила Элла, но с явным английским акцентом. Господи, неужели ее действительно не заботит ничто, кроме фигуры? К ней приехала дочь, которую она бросила совсем еще ребенком, чья жизнь, можно сказать, рухнула после ее ухода, а ей даже в голову не пришло хоть как-то обласкать эту дочь, хотя бы приготовить ей завтрак, пусть даже с ущербом для фигуры? Неужели она не помнит, как Элла обожала яблочные блинчики, которые мать пекла к завтраку по воскресеньям? Ладно, Элла Борисовна, сказала она себе, хватит жалеть себя, ну не испекли тебе блинчиков, а ты сама их испечь разве не можешь? У твоей матери возрастной сдвиг по фазе, хотя вроде и рановато, но, видно, с голодухи клетки мозга начали отмирать раньше времени, ее можно только пожалеть. Это самовнушение помогло, ей стало легче. В минуты серьезной жалости к себе — а было из-за чего жалеть, ох, было! — она обращалась сама к себе по имени-отчеству. Но интересно все же, что будет с тортом? Сама не съест и мне кайф отравит… Неужто выбросит? Или отдаст уборщице? Ну что ж, пусть, может, нормальные люди оценят ее труды? И какого черта я сюда на месяц приперлась, хватило бы и недели… После торта хотелось съесть еще ломтик ветчины — они с бабушкой Женей после сладкого любили ухватить кусочек черного хлеба с солью или соленый огурчик.

Но тут я не решусь… А вот грушу возьму, вон та справа, очень красивая! И она потянулась за приглянувшейся грушей. Коричневато-золотистая, она источала дивный запах и на вкус оказалась восхитительной, сок так и брызнул. Ах, хорошо! Солнышко, сад, какая-то птица стрекочет, все не так уж скверно!

Когда мама не говорит о моей фигуре, с ней, кажется, можно иметь дело.

— Элка, что за детская манера есть фрукты!

У тебя же стоит тарелка, вот фруктовые приборы…

— А мне так вкуснее! — беззлобно ответила Элла. Она решила не принимать близко к сердцу замечания матери. — Мама, ты мне лучше расскажи, как ты очутилась в Вене? Ты же жила в Америке, и муж у тебя был наш одессит…

— О боже, вспомнила! С тех пор у меня было еще три мужа!

— И что, все умерли?

— О нет! Умер только Леонард. С остальными я просто расставалась. Могу сказать, я имела успех у мужчин.

— А ты их любила?

— Любила, конечно, кого-то больше, кого-то меньше. Я только Борю совсем не любила.

— А он тебя любил… Так любил, что спился после твоего ухода! Он и меня-то невзлюбил, оттого что я на тебя похожа! Считай, погиб из-за любви к тебе, — мстительно сказала Элла, которой непереносимо больно было слышать, что мать не любила отца… Выходит, я дитя нелюбви? Поэтому и моя любовная жизнь складывается так бездарно?

Наверное, это генетика… — Но хорошо все-таки, что ты это сказала.

— Что именно?

— Что не любила папу.

— Почему?

— Многое становится понятным, — навела туману Элла. — Ну что, может, двинем в город?

— Да, в самом деле. Но мы не поедем на машине. В городе проблемы с паркингом, поедем на метро. А вернемся потом на такси. Кстати, ты запоминай дорогу, я сегодня все тебе покажу, но в ближайшие дни я до обеда буду занята, к тому же я плохо переношу эти толпы туристов. Не обижайся, но я…

Ты за несколько дней увидишь главные достопримечательства…

— Достопримечательности, — машинально поправила Элла.

— Ах, ну да, — улыбнулась мать. — Я очень много читаю по-русски, это помогает, конечно, сохранять язык, но… Так что я хотела сказать? Ах да… Когда эти самые достопримечательности тебе надоедят, я как раз освобожусь и мы поездим по нетуристическим местечкам…

— А здесь такие есть?

— Разумеется! Ну и по магазинам вместе походим! Я хочу, чтобы ты хорошо оделась, я куплю тебе все, что пожелаешь. А еще свожу тебя к своему парикмахеру…

Элла ликовала. Несколько дней она сможет ходить по Вене одна!

Когда они вышли за ворота, мать сказала:

— — Запоминай дорогу! Завтра уже пойдешь сама!