Курочка ряба, или золотое знамение

4

В закрытых глазах Надежды Игнатьевны полыхнуло, лопнула со звоном напрягшаяся тонкая перепонка, и все тело ей залило ослепительным, морозно-жарким огнем, протянуло долгой, мучительной судорогой, повело расслабленно вниз, и она обессиленно опустилась на согнутые в коленях ноги, увлекая за собой и Славика сзади.

– Ну что ты, скоро там? – спросила она, открывая глаза.

– Сейчас… – задыхаясь, отозвался Славик.

Он торопился, ходил в ней с бешеной, частой силой, но все не мог излиться, эта его особенность была по душе Надежде Игнатьевне, однако теперь ей хотелось, чтобы он поскорее остановился.

– Давай поживее там, – сказала она недовольно, едва уже терпя Славика внутри себя.

Надежда Игнатьевна любила рачком. Ей не нравилось стараться для кого-то другого, ей нравилось брать, получать. И когда рачком – она чувствовала: только берет, только получает, все для себя одной.

Однако было и отрицательное в таком способе. Это если вынырнешь на поверхность, вот как сейчас, окончательно, а тому, сзади, еще грести и грести. В также минуты Надежда Игнатьевна чувствовала себя беспредельно униженной. Мало, что сама поза… так еще словно одариваешь, ничего не получая, а это уж совсем нестерпимо.

– Наконец-то! – вырвалось у Надежды Игнатьевны, когда Славик освободил ее от себя, и она с облегчением перевернулась на спину. – Хорошо! – похлопала она некоторое время спустя Славика по бедру. После шпор в ее правилах было приласкать жеребчика.

– Ну что, какие новости, рассказывай, – велела она еще немного спустя, когда Славик отдышался. У нее было заведено, что после всего, отдыхая, водители осведомляли ее о всяких мелочах повседневной городской жизни, о которых просто так, другим способом, сидя в кабинете, не узнаешь.

– Какие новости, – хотя и с ленцой, но послушно отозвался Славик. – Знамение какое-то. Так это говорят, – усмехнулся он, отмежевываясь от не своих слов. – Курица будто бы золотые яйца нести стала. Так яйцо как яйцо, обычное, а скорлупа золотая. Народ взбаламутился, полгорода к тому дому сбежалось.

– Стой, стой, – прервала его Надежда Игнатьевна. Она была расслаблена, несобрана, и не сразу дошло до нее, о чем Славик. – Золотые, говоришь, яйца? Курица?

– Ну! На экспертизу возили, проверяли – натуральные золотые.

В Надежде Игнатьевне все напряглось, и она даже приподнялась в постели, опершись на руку.

– А что за экспертиза? Откуда ты знаешь про экспертизу?

– Да говорят, – все с прежнею ленцой сказал Славик. – Я проезжал там сегодня – народу, как на демонстрации. На той улице, кстати, где у вас папаша с мамашей.

Внутри у Надежды Игнатьевны все оборвалось. Она опустилась обратно на подушку и какое-то время молча смотрела в потолок над собой.

– Не может быть, – сказала она затем. – Бред! Если бы это было так, мне бы стало известно по официальным каналам.

– Ну да, по каналам! – Славик оживился. – Это ведь народ говорит: чудо, знамение. А у нас же официально чудо не признается.

– Глупость говоришь, – машинально принялась отчитывать его Надежда Игнатьевна. – Мы все признаем, что действительно и разумно. Запомни это.

Славик хмыкнул.

– Что ж тут разумного, золотые яйца. Бред, конечно. Это я говорю, что говорят. А там… а там все может быть, почему нет, если чудо, – неожиданно закончил он.

Надежде Игнатьевне вспомнилось, как она держала в руках скорлупу от тех яиц, как взвешивала ее на ладони… В том, что речь шла о родителях, сомнения у нее не было. И неужели же вправду золотые? Тяжелая была скорлупа, ненормально тяжелая, так рука и почувствовала вес, конечно, никакое не поле, а если, впрочем, даже и поле… то ведь в любом случае получается чудо. Чудо, чудо – действительно! И если б его как-то использовать, стать инициатором…

Как использовать конкретно, ничего она вмиг сообразить не могла. Но то, что можно использовать, – в этом она не сомневалась. Главное, чтоб не опоздать, чтоб никто другой не перехватил инициативу!

– Вставай, бери одежду, иди одевайся в другой комнате, – толкнула она в бок Славика. – Поедем сейчас.

– Куда? – спросил Славик, зевнув.

– Туда! – резко сказала она, спихивая его с постели.

В ней уже все трепетало от нетерпения, она уже была там, у отца с матерью, в их домике, и недавняя ублаготворенная усталость, разнимавшая еще несколько минут назад все тело, вымылась из нее, как никакой усталости и не было. Замолить свою вину, главное – чтоб не обиделись, чтоб не зажались, во всем раскрылись перед нею! Попросить прощения, ошеломить их!

У ворот родительского дома дорогу преградили милиционеры. Надежда Игнатьевна распахнула перед ними свое краснокнижное удостоверение, милиционеры попереминались мгновение с ноги на ногу и пропустили.

Надежда Игнатьевна вбежала во двор, взбежала на крыльцо, ворвалась в сени, влетела в дом – Марья Трофимовна с Игнатом Трофимычем, услышавши шум в сенях, оба спешили ей навстречу.

– Мама! Папа! – закричала Надежда Игнатьевна. – Так это правда? И экспертиза подтвердила?

Лица у ее стариков просветлели.

– Дак правда, как не правда. Подтвердила эта самая… – хором отозвались они.

Надежда Игнатьевна гулко грохнулась перед ними на колени.

– Мама! Папа! А я не поверила… Простите меня! – На глазах у нее, почувствовала она, неожиданно появились даже и слезы. – Простите меня, виновата! Это вам – за вашу святую жизнь! За то, что вы ее всю до капли – Родине!

– Ты что это! Что это! Грязный пол-то! – бросились поднимать ее в четыре руки Марья Трофимовна с Игнатом Трофимычем.

– А родина-то при чем тут? – спросил Игнат Трофимыч.

– При том! При том! – воскликнула Надежда Игнатьевна, давая себя поднять и твердо становясь на ноги. – О Родине никогда нельзя забывать! – И спросила, обнимая их и заглядывая им в лица: – Простили? Простили?

Да знала она, что простят, куда денутся – простят. Главное, чтоб не опоздала, чтоб инициативу в свои руки…

Но опоздала Надежда Игнатьевна, что поделаешь. И об этом предстояло ей узнать через какое-нибудь мгновение.

Однако же куда большее огорчение ждало ее совсем в другом месте. И предстояло узнать ей о том лишь назавтра. В то самое время, как она находилась в доме своих родителей, в особняке наискосок от особняка, в котором занимала просторное помещение из кабинета и приемной она, собиралось самое ответственное совещание, самых ответственных руководителей города и области, в самом ответственном кабинете, единственном из всех, какой особняк ни возьми, отделанном дубовыми панелями, и она на это совещание приглашена не была.