Курочка Ряба, или Золотое знамение

Подобная горячая реакция отцов города, в общем-то, была вполне объяснима и простительна: ведь кроме Волченкова и Надежды Игнатьевны, которая тоже, естественно, присутствовала здесь, потому что, хотя и была женщиной, тем не менее относилась к «отцам», никто из всех прочих еще ни разу до того не видел золотого яйца. Что же, кстати, касается Надежды Игнатьевны, то она как раз вела себя самым неприметнейшим образом, была — и словно б ее не было, она даже словно бы не собой стала, и Игнат Трофимыч, натолкнувшись на нее раз и другой взглядом, дочери в ней не признал.

— Что, товарищи, — одарив поочередно всех отцов своей мудрой, всеведающей улыбкой, сказал начальник безопасности, — мы не можем ждать милостей от природы, взять их — наша задача!

И кивнул заместителю директора банка, который во мгновение ока оказался перед Игнатом Трофимычем с плоским керамическим блюдом, застеленным малиновой бархатной салфеткой.

— Кладите, — предложил Игнату Трофимычу заместитель директора.

Игнат Трофимыч положил яйцо на красный бархат, заместитель директора, неся блюдо на вытянутых руках, пролавировал между отцами и поставил блюдо на середину замечательно пустынного директорского стола.

— Протокольчик, пожалуйста! — сказал начальник безопасности, лицедейским движением указав заместителю директора банка на директорское кресло у стола.

Заместитель директора, несколько пугливо опустившись в пустующее кресло начальника, достал изнутри стола стопку чистых банковских бланков, вынул из кармана тонко пишущую шариковую ручку западного производства и под диктовку начальника безопасности начал писать: «Протокол… Настоящий составлен… Передано органами государственной безопасности городскому отделению Жилсоцбанка реквизированное у гражданина Кошелкина И. Т., проживающего по адресу… снесенное его курицей по кличке Рябая золотое яйцо массой…» Здесь, на этом месте, заместитель директора споткнулся, подержал ручку на весу и отложил ее.

— А, собственно, какой массой? — спросил он. — Нужно, видимо, разбить, нутро удалить, а скорлупу взве…

Протяжный изумленный вопль одного из отцов города заставил заместителя директора банка умолкнуть. И все присутствующие в кабинете, хотя ничего не было сказано, а был лишь один этот потрясенный вопль, тотчас почему-то сообразили, что исторгнувшийся вопль связан с яйцом, и все до одного вонзили глаза в оставленное было вниманием блюдо с красною бархатной салфеткой.

Яйцо, лежавшее на ней, было обычного бело-известкового цвета. Обычное куриное яйцо, ничем не примечательное и оттого не заслуживающее никакого особого внимания.

— Поле, я ж говорю, поле! — не выдержав данного себе обета, что, пока отец здесь, ее не слышно и не видно, вскричала Надежда Игнатьевна. — Перестало действовать — и пожалуйста!

— Господи Боже праведный!.. — отпячиваясь от стола, замлевшим языком прошептал Игнат Трофимыч.

Он узнал голос дочери, а следом узнал и ее самое, и больше, чем таинственное, необъяснимое превращение яйца, потряс его ее голос. Знать, что она там, в самых верхах, в такой недоступности — слетит, станешь смотреть, шапка, — это было одно дело, вроде как и там она была, и в то же время не там, и другое дело — увидеть ее на этом самом верху.

Господи Боже праведный, уже про себя повторил Игнат Трофимыч, и почему-то подумалось ему в тот миг, что это от ее голоса яйцо и сделалось обычным. Хотя того никак не могло быть, потому что когда она подала голос, оно уже таким и было.

6

Просторный, обширный кабинет Первого был не просто полон, а набит до отказа.

Завсегдатаи его, севшие на свои обычные, ритуальные места в первом ряду у совещательного стола, буквально потерялись среди всякого пришлого люда. А были среди этого люда личности до того неожиданные, что тянуло, оставив всякие приличия, разглядывать их и разглядывать. Как было не пялить глаза на пожилого, седобородого, со спокойным и ровным сероглазым взглядом, длинноволосого батюшку в рясе? В этом кабинете да служитель церкви! Никогда такого еще не случалось. Воистину новые времена настали.

Первый сегодня был не вполне в себе — это заметили все, кто знал его. То у него лицом были глаза, то усы, то глаза были, то усы, и все это, без всякой видимой причины, менялось беспорядочно местами — будто картинки в калейдоскопе. И совещание он начал — на такой сразу высокой ноте, до того взвинтив голос, что у всех, кто понимал толк в подобных делах, засосало под ложечкой: а уж не начнут ли падать головы?!