Куросиво

К счастью, мать Садако, Аяко, происходившая из известной старинной семьи синтоистских жрецов в Нара,[111] обладала не только красивой внешностью, но и сильным характером. Родные и друзья мужа, поглощенные заботами о собственном благополучии, не проявляли к семье Умэдзу никакого участия, на помощь своей родни тоже полагаться было нельзя – родного отца Аяко уже не было в живых, а на нового главу рода рассчитывать не приходилось; и Аяко быстро пришла к решению: во что бы то ни стало прожить своим трудом до тех пор, пока не выдаст дочь замуж, а сына не выведет в люди. Собрав деревенских девочек, она стала обучать их чтению, письму, рукоделию, добывая таким способом пропитание себе и детям. Ни у кого не прося жалости и сострадания, довольствуясь пищей, которой не хватило бы на прокорм и воробью, она – слабая женщина – сумела прожить жизнь, ни перед кем не унижаясь и не заискивая.

Дети постепенно росли. Старшая Садако хорошела день ото дня – сама мать невольно заглядывалась на нее. Она воспитывала дочь как можно более строго. Еще при жизни отца мать заставляла Садако читать такие книги, как «Онна-Имагава»,[112] «Домашние наставления для женщин», рассказывала девочке биографии прославленных героинь древности или знакомила ее с рассказами из сборника «Назидательное чтение для женщин». Что же касается таких романов, как «Повесть о принце Гэндзи».[113] то Садако и раньше запрещалось даже прикасаться к подобным книгам. Теперь же, когда отца больше не было в живых и вся ответственность за воспитание дочери лежала на ней одной, мать старалась воспитывать дочь строже обычного и не отпустила ее в столицу, в одну из тех школ, которые стали входить в моду после реставрации Мэйдзи. Однако она старалась передать девочке все знания, которыми обладала сама. Главные события из отечественной истории, родной язык и литература, каллиграфия – по оставшимся от отца образцам, кройка и шитье – в этом она сама была мастерица – игра на кото, разнообразные правила поведения, манеры…

Наступил тысяча восемьсот семьдесят пятый год. Глядя на дочь, похожую на прекрасный, безупречный в своей красоте цветок сливы, мать чувствовала, что тревога за будущее Садако с каждым днем все сильнее гнетет ее душу. Как раз в эту пору давнишняя подруга Аяко, ныне – фрейлина, служившая при дворе, приехала в Киото посетить родные могилы и навестила семейство Умэдзу. Она взяла Садако на свое попечение и стала ей покровительствовать. И той же весной Садако предстала перед вдовствующей императрицей, точно по волшебству перенесясь из бедной хижины в селении Итидзёдзи в самые недоступные покои священного дворца.

Осенью в дворцовом парке Фукиагэ состоялся августейший праздник хризантем: была приглашена вся аристократия столицы, присутствовали и обе императрицы в сопровождении многочисленных фрейлин. И среди них, как белая хризантема среди простых полевых цветов, выделялась юная, прекрасная Садако в своем белом парчовом кимоно, алых хакама, с длинными распущенными за спиной волосами. И на нее обратил внимание овдовевший в тот год и все еще не женатый граф Китагава. Вскоре последовало формальное предложение.

Родня графа, бывшие вассалы и приближенные, пытались возражать против этого брака. Невеста была хотя и аристократка, но не из числа наиболее близких двору семейств и, что в особенности плохо, бедная, попросту сказать – нищая. А между тем ведь, и кроме нее, кругом имелось сколько угодно выгодных партий.

В семействе Умэдзу мать тоже испытывала сомнения. Конечно, род Китагава принадлежал к наиболее именитым из бывшей военной знати, старая госпожа, по слухам, была женщина добрая, ласковая… Правда, жених вступал в брак вторично, но от первого брака детей у него не имелось… Была некоторая разница в возрасте – дочери исполнилось семнадцать, жениху – тридцать, но это не могло служить препятствием, ибо тринадцать лет в таком деле – это действительно пустяки… С другой стороны, смущало, что жених был богач, каких насчитывалось немного даже среди аристократии и даймё, а семья Умэдзу едва влачила жалкое существование… Матери было бы обидно, если бы пошли толки, что они позарились на богатство… Она боялась, как бы и сама Садако в будущем чего доброго не почувствовала себя приниженной из-за этого… Мать медлила с ответом, однако в конце концов вынуждена была согласиться: господин – а ведь он был уже далеко не мальчик, и к тому же вступал в брак уже не впервые – влюбился так безумно, что, неровен час, мог бы и занемочь от любви…