Курс. Разговоры со студентами

У меня был друг, старше меня, он умер, к сожалению, несколько лет назад, очень хороший болгарский режиссер, ученик моего папы, мы с ним делали два спектакля. Он потом уехал в Америку и надолго исчез. Ну исчез и исчез, ладно. И прошло много лет, лет десять, и вдруг я получаю по почте, я тогда совершенно не писал писем и не получал их, и вдруг заглянул, а там строчка, стихи Блока: «Случайно на ноже карманном / Найди пылинку дальних стран – / И мир опять предстанет странным, / Окутанным в цветной туман». Я никогда не забуду чувство, которое я испытал. Он о себе так напомнил – «Пылинка на ноже карманном»… Вот «Три мушкетера» – это «пылинка на ноже карманном». Мы взрослеем, и взросление наше происходит обычно паскудно, потому что взрослый обременен социальными обязательствами, правилами, вообще он менее симпатичен, чем ребенок, физически даже. И морально мы тоже проходим деградацию, редко когда мы, как Пикассо, возвращаемся к детству на философском уровне. Но надо это делать, надо уметь туда нырять и в двадцать, и в тридцать, и в сорок, и выныривать оттуда. Это прекрасные моменты нашей жизни. Это большая задача, я хочу обрисовать вам эту задачу. Это не просто – пожалуйста, сделай там «Трех мушкетеров», как кардинал борется с кем-то там… Да пошли они все к чертовой матери, какое мне до этого дело, господи боже мой! Нет. Это память о моей бабушке, которая читала, о дружбе, которой почти нет, о любви, о которой все мечтают. Вообще – мечты. Приключения, господи, приключения! Завораживающая тема, как магический кристалл какой-то перед глазами начинает крутиться. Но только фактуру надо найти, чтобы я или ты, неважно, придя в зал на свой спектакль или на спектакль такого же, как мы, на спектакль другого человека, мы бы подумали: «Ёклмн, во дают, а? Здорово!» Это чувство не должно подвести. Всё.

И последнее, клянусь. Вот все, что сейчас происходит, и вчера, и сегодня… Я хочу еще раз сказать, хотя вы уже понимаете. Шмель. Шмель вьется вокруг цветка, вот тебе цветок, ты шмель. Пошло, полетело, не садись на цветок, не садись, летай вокруг, летай, нюхай вокруг, смотри на обстановку, нет ли зверей, кто посадил цветок, где ты находишься, в Голландии или России, или он почему-то на Северном полюсе воткнут в снег, чем он пахнет, полети в деревню, посмотри, как баба Маруся там живет, как доит свою козу проклятую, потом прилети обратно, посмотри, цветок здесь или нет. Облетаем окрестности и в конце концов сядем. Я не думал до нашего разговора, что «Три мушкетера» и даже Хармс станут такой ясной и интересной историей. Оказалось, что нужно только всмотреться в эти цветы и полетать вокруг них, обозреть, так сказать, окрестности. Так можно, скажем, и вокруг «Пятнадцатилетнего капитана» полетать. Господи, он же ищет отца, а что может быть вообще главнее… «Чук и Гек», понимаешь, они тоже ищут отца. Вообще, все ищут отца! Он, этот пятнадцатилетний капитан, лезет по такой скользкой мачте, и дело тут ни в какой ни в романтике. Он отца ищет! Вот я понимаю, что такое искать отца, искать, чтобы увидеть… По любой мачте бы полез.

«Три мушкетера» – это то же самое. Этого нет, а я хочу. Этого нет, это пошлость, это выродилось в пошлые гардемарины, а я хочу. Вот когда смотришь на памятник Есенину, хочется сделать спектакль или фильм про Есенина, только чтобы его играл не Безруков, этот актер, который театром руководит, красавчик. Есенин же был страшный человек, он запойный крестьянин. Вы прочитайте его стихи, это же наполовину просто блатная лирика, поездная, это уркаган: «Разбуди меня завтра рано, о, моя терпеливая мать!» Тот памятник, который стоит на Тверском бульваре, – это же ювелирная продукция, это плохая крышка от плохих женских духов, это же не Есенин. Иногда нужно идти от раздражения: этого нет, а я сейчас докопаюсь. Этот же человек повесился, которому памятник стоит. Вот тот Гоголь скульптора Андреева, тот, что сидит в садике дома, где он от голода помер, – я верю. А тому, кто стоит, – не верю. Вот как сделаны «Ромео и Джульетта» Бернстайна, посмотрите, кто не видел. Называется «Вестсайдская история». Там сюжет «Ромео и Джульетты», но только на примере пуэрториканской и мексиканской банд в Нью-Йорке. Это начало семидесятых. Они нашли фактуру вражды так, чтобы я кожей почувствовал, что это такое. Здесь то же самое нужно. Фактура мечты. Так, чтобы сегодня она прозвучала. Мечты – их всего-то там десять или даже меньше. Меньше, чем заповедей…

Мика. Бродский