Курсант: Назад в СССР 11 (СИ)

— Здравствуйте, — улыбнулся я. — Пока нет.

— Ну почему же? От вас потребуются две фотокарточки 3x4, заполнить анкету и три ваши рукописи на рецензию.

— Я из милиции.

Дама, кажется, не смутилась, только пожала плечами:

— Жаль…

— Почему? — уточнил я.

— Извините, не так выразилась, жаль, что вы не прозаик и не поэт. Молодежь сейчас к нам не особо идет, свежих веяний нам не хватает.

— Ну, может, когда-нибудь напишу мемуары по своей милицейской жизни и подумаю над вашим предложением, а пока я хотел бы задать несколько вопросов председателю Союза писателей.

— Председатель у нас в области, а тут филиал, так сказать, — улыбнулась женщина и добавила: — Тут я главная, заместитель, получается. Антонина Арсеньевна меня зовут.

Я представился, и мы прошли в ее кабинет — каморку, заваленную непонятными журналами, неизвестными мне книгами местного разлива и каким-то полутеатральным реквизитом. Уселись за крошечный стол друг напротив друга.

— Слушаю вас, Андрей Петрович. Что-то случилось?

Я решил не выспрашивать в лоб необходимую информацию, а начать издалека. Меня интересовали явно давние, с историей «терки» Светлицкого и его оппонента, товарища Ковригина, на встрече с читателями. Да и про самого детективщика не мешало бы побольше справок навести.

— Ничего не случилось, я больше, так сказать, по личному вопросу…

— Хотите узнать, как стать писателем? — глаза собеседницы снова загорелись. — Если вы стихи пишете, не стесняйтесь. Если вы творите, вы просто обязаны явить свое творчество миру!

— Стихи я писал, но в детстве, а сейчас у меня другой вопрос. Тут такое дело… Ваш широко известный земляк Всеволод Харитонович Светлицкий задумал написать роман, а в качестве прототипа для главного героя хочет взять меня. Понимаете?

— Так это же замечательно! — всплеснула руками женщина. — Наконец-то Всеволод Харитонович напишет про доблестного советского милиционера, который переводит детишек через дорогу, регулирует движение автомобилей, проводит встречи с учащимися школ и штрафует пьяниц в парке, — выдала заместитель председателя свои познания о деятельности советской милиции, — а не про вот эти вот убийства и кровь, что льются рекой на страницах его романов. Так в чем ваш вопрос, Андрей Григорьевич?

Я начал незаметно раскачивать лодку.

— Вы знаете, вот меня берут некоторые сомнения, сможет ли Всеволод Харитонович точно передать дух эпохи и образ советского милиционера? Я знаю, в прошлом он тоже наш, так сказать, сотрудник, из органов. Но как писатель он работал в историческом жанре. Нет, я, конечно, уважаю его как творца, но тут ведь как, одно дело — писать вымышленные истории, а другое — про реального строителя коммунизма. Тут ляпы недопустимы. Я вот хотел бы у вас разузнать, как у стороннего независимого наблюдателя, как вы считаете, можно ли доверить описание такого персонажа человеку, которого, по слухам, попросили на пенсию из органов.

Я добавил с еще более серьезной интонацией:

— Который, мне кажется, не особенно-то и разделяет политические убеждения нашей великой страны. А ведь мы с вами живем в историческое время, в год проведения 27-го съезда КПСС, он определил наш «новый шаг» в будущее. Не какие-то там детективчики. Учитывая, что я сотрудник органов, и по романам Светлицкого, возможно, будут клишировано судить о всех работниках органов. Не хотелось бы, чтобы потом мной занялось политическое управление МВД СССР, посчитав персонажа Всеволода Харитоновича неблагонадежным и недостаточно идейным. И вообще… — я понизил голос, — поговаривают, что мэтр уже не тот. Сдулся писатель…

Последнюю фразу я произнес наудачу. Так, на самом деле, можно раскритиковать любого творческого человека, обвинив его, что тот уже не тот, а вот раньше-то… А ща-ас… Небо и земля.

И я попал в точку.

— Вы тоже это заметили? — прошептала тетя, тараща на меня глаза.

Хотелось спросить, что именно я заметил, но я сдержался и только понимающе закивал:

— Угу… В этом-то и проблема. Не знаю, что и делать…

— Вы совершенно правы, Андрей Григорьевич! — заговорщически проговорила литераторша, озираясь, хотя в тесном кабинете мы уж точно были одни. — Всеволод Харитонович скатился! Да! Да! У меня других слов просто нет… В его раннем творчестве прослеживалось изыскание, духовный посыл, его герой постоянно пребывал в сомнениях, он искал нечто, что находится на краю пропасти. Это была настоящая литература, повествующая о мучительных переживаниях, с которыми сталкивается герой, но продолжает стремиться к единству с принципами бытия. А сейчас что?

— Что? — понимающе кивал я, подливая масло в литературный огонь.

— А ничего! Вульгарная банальность! Этого убили, эта повесилась, а в результате все только и делают, что ищут убийцу.

— Да, действительно, скатился…

— Вот и вы меня понимаете! Где духовность? Где поиск начал? И чему эти книги вообще могут научить?

— Вы правы, Антонина Арсеньевна… Не зря меня мучили сомнения. Скажите, а с чем связаны такие перемены в мировоззрении Светлицкого как творца? Может, вы что-то знаете, может, с ним что-то случилось?