Курсив мой

В 1940 году они, как все, уехали из Парижа. Бежали на юг. За Пуатье от обстрела легли в канаву. Он был убит рядом с ней. Она его втащила в автомобиль и довезла, мертвого, до Тулузы. Там не помнит, что было. Очутилась в больнице. Потом с его кузеном ходила на могилу (почему-то без надписи). Потом шесть месяцев в Париже сидела в санатории. Когда вышла, ей сказали, что он перевезен в Монпелье. Встретила однажды его приятеля, тот спросил: давно не имели известий? Она сказала: перевезли в Монпелье. Он смутился и замял разговор. И вот она начинает сомневаться: может быть, он жив? Может быть, она в своем безумии все смешала в памяти? Либо он изуродован и не хочет вернуться к ней, либо он просто решил ее бросить. Или он ушел в Сопротивление? Или сидит в лагере, арестованный? Она не может больше так жить и едет искать могилу в Монпелье. Ничего не находит (надписи не было). А кузен исчез, и не у кого спросить.

ИЮЛЬ

За Маргаритой, которая приходит стирать, стоит записывать:

– Детям скоро сократят рацион молока.

– Ничего, мадам, я ведь не пью.

– Вы знаете, что мадам Дюпор очень больна?

– Неужели? Я тоже в прошлом году была очень больна.

– Хоть бы война скорее кончилась!

– Как кончится война, так я сейчас же отсюда уеду. Здесь нет никаких развлечений.

– Сколько лет вы прожили с вашим покойным мужем?

– Шестнадцать, мадам, из них восемь он болел, и мы совсем не могли развлекаться. И денег было мало.

– У вас процесс с наследниками?

– Да, мадам. Но я подала нотариусу счет его похорон. Если они с меня стребуют, я взыщу с них за похороны.

– Печально быть одной.

– Еще печальнее мужчине быть одному: он даже не может утешаться вязанием на спицах.

ИЮЛЬ

Высадка в Сицилии. Взятие Палермо. Бомбардировка Рима. Двести дивизий стоят с двух сторон под Орлом.

ИЮЛЬ

Пасечник пришел осмотреть ульи. Мари-Луиза рассказала о нем. Ему было тридцать лет, а отцу – шестьдесят. Наняли работницу (сто ульев). Вечером она поужинала с ними. Потом спросила: а куда мне лечь? Отец сказал: выбери, куда сама хочешь – к нему или ко мне. Она выбрала сына. И так осталась навсегда. Старик умер. Сейчас им по семьдесят лет. А до этого она жила в Париже и “делала тротуар” на бульваре Монмартр. Место у нее было на откупе, и она его выгодно продала, когда поехала в деревню.

ИЮЛЬ

Рассказ о том, как г. Вальми-Бесс (из Комеди Франсез) открывал памятник в Бордо Шарлю Морису, поэту, другу Верлена. В 1903 году муниципалитет Бордо (времена Пеллетана) был слишком правый и не захотел открывать памятника поэту. Поставили статую, но никакого торжественного открытия не устроили. В 1942 году наконец решили его “открыть”. Пошли с венками и пальмовыми ветвями. Но за полчаса до этого немцы памятники увезли – комиссия по использованию предметов из бронзы его реквизировала. Смотрят: стоит пустой пьедестал. Так же торжественно вернулись они в Отель де Вилль и выпили с горя.

АВГУСТ

Мадам Шоссад и ее муж (видимо – бывший человек) поселились в пустом доме стрелочника – железная дорога давно не действует. И она взяла трех еврейских девочек, кормит и поит их и скрывает ото всех. За них платит еврейский комитет: родители их давно увезены в Аушвиц.

Мадам Шоссад их иногда приводит к нам. Две двойняшки – пятнадцати лет и Режина – одиннадцати лет. Они живут без прописки и без карточек, и мадам Шоссад развела большой огород и даже купила несколько кур. Все было бы ничего, но сам Шоссад, видимо, не вполне нормален. Он воспылал любовью к одной из двойняшек, сажает ее к себе на колени, и мадам Шоссад боится за нее, не спит ночами, ходит по дому и сторожит детей. Наконец пришлось забаррикадироваться, и тогда Шоссад передушил всех кур, повесил на огород замок, ничего им не дает, сам ест и грозит, что донесет в гестапо, что его жена поселила в доме еврейских детей.

Я поехала в Париж, в комитет, где, между прочим, работает П.А. Берлин, и там мне обещали перевести детей в другое место.

АВГУСТ

Вчера на станции “Данфер-Рошро” натерпелась страху. Стою у шоколадного автомата и пытаюсь ковырять щелку: может быть, выпадет шоколадный “горбик” Менье. Вдруг голос: “Здравствуйте, Н.Н.”.

Георгий М. Не сразу узнала его и даже не помню, была ли когда знакома с ним. Пропустила два поезда. Он держал меня и не отпускал. Его монолог приблизительно сводился к следующему:

– Мы создали наш новый Союз писателей. Председателем – наш дорогой Илья Григорьевич (Сургучев, с которым я уже лет пятнадцать не кланяюсь). Я – секретарь. Записались в члены… (тут следуют фамилии). Ремизов обещал (это, я знаю, ложь). Когда же вы вступите? Непременно пришлите мне прошение о принятии вас в члены. У нас будут собрания, чтения, выступления… Знаете, Н.Н., лучше записаться пораньше: кто не запишется, того мы в Россию не пустим. Я вот и Бор. Констант. вчера это сказал. Поехал нарочно к нему, объяснил ему: кто не член, тому не дадут разрешения вернуться. А инициаторы поедут в первую голову. Хотим издавать газету в Минске. Вы за городом, кажется, живете? Хорошо, что вас встретил. Так что присылайте скорее прошение.

Я говорю: