Курская битва. Огненная дуга

Генерал Конев поспешил в соседнюю комнату, на ходу одёргивая пояс. Больно, как иглой, уколола мысль: «Наверное, я что-то не так сделал...» Дежурный связист, старшина лет тридцати, коренастый, с узкими глазами, вытянувшись в струнку, держал в правой руке телефонную трубку. Он отдал её Коневу, а сам отошёл в сторонку.

— У аппарата командующий Степным фронтом генерал...

Но он не договорил. Верховный прервал его негромким голосом:

— Поздравляю вас, товарищ Конев, с боевым успехом! Когда будете в Ставке, от всего сердца пожму вам руку. А пока по случаю освобождения Харькова Москва будет салютовать доблестным войскам Степного фронта.

— Спасибо вам, товарищ Сталин, за добрые слова! — громко отрапортовал генерал Конев.

— Я вот размышляю, как отметить лично ваши заслуги? — сказал Верховный. — Если мы дадим вам звание генерала армии, вы не будете на нас в обиде?

Слова «генерал армии» будто парализовали Конева, и он замешкался, не зная, что ответить.

— Почему молчите, товарищ Конев? — заговорила трубка глухим голосом. — Где вы?

— Я слышу вас, товарищ Сталин! — наконец пришёл в себя командующий. — Что касается вашего предложения, то решайте сами. Я, конечно, мечтаю стать генералом армии, но мечта моя словно звезда на вечернем небе: хочется её коснуться, да не достанешь.

— Ваша прямота меня веселит, товарищ Конев. Желаем вам новых побед на фронте! — И Верховный положил трубку.

(В конце августа 1943 года генерал-полковнику И. С. Коневу было присвоено звание генерала армии. — А. 3.).

Капитан Кольцов лежал на койке тихо и неподвижно. Боль в груди то притуплялась, то вдруг снова появлялась, и тогда он правой рукой прижимал бинт, пропитавшийся кровью, и боль на какое-то время утихала. Уже несколько дней он лежал в санчасти, врач давал ему таблетки, он глотал их в надежде, что воспаление в груди исчезнет, но проходило время, и оно появлялось снова.

— Доктор, меня нужно отправить в госпиталь, — попросил Кольцов врача, когда тот делал ему перевязку. — Дышать становится всё труднее... Может, и вправду в моём лёгком засел осколок?

Врач снял очки, протёр их платком.

— Ваша рана ещё только начинает заживать, молодой человек. А по-вашему, глотнул таблетку и будешь здоровым? Нет, у нас, медиков, такого не бывает. Так что надо терпеть. — Он увидел, как раненый стиснул зубы, и, чтобы хоть как-то обнадёжить его, добавил: — На днях в госпиталь поедет санитарная машина, и, если вам не станет лучше, мы вас отправим. Операцию там сделают быстро.

— Доктор, я жить хочу, хочу бить фашистов, душить их, грызть зубами... Это же лютый враг, и если мы его не уничтожим, он уничтожит нас. — Говорил Кольцов с хрипотой в голосе, дышал прерывисто, а лицо то краснело, то снова становилось серым. — Отвезите меня в госпиталь, прошу вас...

Два санитара внесли в санчасть раненого бойца, поставили носилки на пол и, подхватив лежавшего, положили его на койку. Доктор поспешил к ним.

— Куда ранен? — спросил он высокорослого, худого санитара.

— В живот...

«И этого бойца, наверное, придётся отправить в госпиталь», — грустно подумал врач. Он позвал медсестру и велел ей сделать раненому перевязку.

Лежал раненый рядом с койкой Кольцова. Похоже, он пришёл в себя и шарил круглыми серыми глазами по санчасти, стараясь понять, где находится. Мария стала делать ему перевязку, и он тихо застонал.

— Ты чего, сероглазый, болит? — спросила она, пристально глядя на его худощавое и побелевшее лицо.

— Болит... — прошептал боец запёкшимися губами. — Небось осколок запутался в кишках, и потому болит. — И вдруг спросил: — Скажи, я буду жить?

На лице медсестры вспыхнула улыбка.

— Соколик, ты что такое говоришь? — Она марлей протёрла ему лицо. — Мы подлечим тебя, и ты снова вернёшься к своим друзьям-артиллеристам. У тебя ведь не рана, а царапина, — щуря чёрные глаза, добавила она. — А хочешь, мы тебя отправим в госпиталь?

Боец покачал головой.

— Я не желаю ехать в госпиталь, — с обидой в голосе сказал он. — Там подлечат и направят в воинскую часть, где мне не знакома ни одна солдатская душа, и буду я там чужаком.

— Что, хочешь вернуться на свою батарею? — усмехнулась Мария, заканчивая перевязку.

— Это же моя семья, батарея, как туда не вернуться? — Раненый через силу улыбнулся. Неожиданно он сказал, глядя ей в лицо: — А ты, сестрица, красивая, будто сошла с картины художника. Как зовут?

— Мария... — Она отчего-то покраснела. — А что, боль пропала, если тебя потянуло на такой разговор?

Он, словно не слыша её, произнёс:

— Поцелуй меня, Мария!

— Потом, когда поправишься, — пообещала она.

Санитарная машина прибыла утром, когда вовсю припекало солнце. Оно висело над лесом, и его лучи пробивались в окна санчасти, играли на белых стенах. Медсестра Мария вышла во двор. В это время из машины вылез водитель, молодой боец с карими смеющимися глазами. Увидев у порога медсестру, он натужно спросил:

— Ну, где твои раненые, сестрица? Сколько их?

— Пятеро... — Мария подошла к нему ближе. — Долго придётся ехать?

— Часа за три доберёмся, если ничего такого не случится.

Мария насторожилась, сдвинула брови.