Курская битва. Огненная дуга

— Когда вернёмся в штаб фронта из войск, — пояснил Жуков. — Это будет к вечеру, а вечером и связь лучше, меньше всяких помех. — Он долго созерцал карту, потом взглянул на своего коллегу. — Я вот о чём подумал, Александр Михайлович, — продолжал Жуков, стоя у карты. — Линия фронта в районе Обояни стабилизировалась. Попытки немцев прорвать нашу оборону на этих рубежах успеха не имели. Так что у нас есть время выбрать слабину, если такая есть в соединениях войск.

— А когда её не было? — ответил не без иронии Василевский. — Приходится и с этим считаться.

День клонился к вечеру. Небо поблекло, ветер гнал на запад косяки туч. Солнце спряталось за горизонтом, его острые лучи, словно клинки, сверкали вдали. В сопровождении охраны оба маршала, усталые, но довольные проделанной работой, вернулись в штаб фронта. Их встретил генерал Голиков.

— Что, утомились, Георгий Константинович? — спросил командующий.

— Есть немного, — усмехнулся Жуков.

— А я даже чуток озяб, — признался Василевский.

Голиков приоткрыл дверь и окликнул своего адъютанта. Тот подскочил к нему.

— Давай сюда почётным гостям горячий чай и бутерброды, — распорядился генерал.

— И ты, Филипп Иванович, садись с нами чаёвничать. — Жуков кивнул ему на стоявший рядом стул.

Они ужинали, и само собой зашёл разговор о событиях на фронтах. Жуков сказал, что, хотя сейчас враг упорно стремится взять реванш за поражение под Сталинградом, у него ничего не получится. Красная армия уже не та, что была в сорок первом. Она обогатилась боевым опытом, а её бойцы и командиры хлебнули немало дыма и огня, они закалились в боях, пережили и горечи и радости, но духом не упали.

— А что главное в любом бойце? — спросил Георгий Константинович и сам же ответил: — Боевой дух! Он основа любого подвига, совершаемого на поле брани. Не помню, кто это сказал, но сказал умно: душа, как бриллиант, ценится по чистоте.

— Когда тебе, Георгий, было особенно тяжело? — поинтересовался Василевский.

— Во время сражения под Москвой. — Жуков отпил из стакана чай. — Всё помню до мелочей... Я находился на правом крыле 16-й армии у генерала Рокоссовского, когда неожиданно позвонил Сталин и суровым, растерянным голосом вдруг спросил, уверен ли я, что мы удержим Москву? «Я спрашиваю это с болью в душе, — продолжал Верховный. — Говорите честно, как коммунист».

— Небось, Георгий, ты растерялся от такого вопроса? — обронил Василевский.

— Тут можно речи лишиться, услышав такое от самого Сталина, — подал голос генерал Голиков.

— А я, братцы, ничуть не растерялся, — признался Жуков. — Я сразу ему ответил, что Москву, безусловно, удержим, но мне нужно ещё не менее двух армий и сотни две танков. Он заверил меня, что армии будут, а танков пока нет.

В напряжённом взгляде Василевского была сосредоточенность, он заметил, что хорошо помнит, как Сталин вызвал его в Ставку и приказал 1-ю ударную армию, которая как раз формировалась, сосредоточить в районе Яхромы, а 10-ю в районе Рязани.

— Велел мне лично проследить выполнение приказа и добавил: «На фронте Жуков ждёт эти две армии, он рассчитывает, что они помогут ему нанести удары по зарвавшемуся врагу». Я, разумеется, всё исполнил, как полагалось, о чём тотчас же доложил Сталину, а чуть позже позвонил Жукову. Помнишь, Георгий?

— Ещё бы не помнить, — качнул головой маршал. — Тогда под Москвой создалась критическая ситуация. Немцы прорвали оборону на рубеже 30-й армии Калининского фронта и на правом фланге 16-й армии. Враг нёс огромные потери, но с этим он не считался, а полз вперёд, как многоголовый змей, и всё уничтожал на своём пути, лез напролом, стремясь любой ценой прорваться к Москве своими танковыми группами. Пожалуй, в моей военной жизни это были самые тяжкие дни. Кстати, тогда же Сталин сообщил мне о том, о чём ещё никто из его соратников не знал.

— Что ты имеешь в виду? — поинтересовался Василевский.

А Голиков даже перестал есть и навострил уши.

— После того как Верховный пообещал мне дать две армии из резерва, я спросил его, уедет ли он из Москвы. Она в то время была похожа на огромный растревоженный улей, шла эвакуация правительства, важных госучреждений, дипломатического корпуса в Куйбышев. Какое-то время Сталин молчал, — продолжал Жуков, — и я слышал, как тяжело, с хрипотцой он дышал в телефонную трубку. Наконец я услышал его твёрдый голос: «Я остаюсь в Кремле, товарищ Жуков! — И, передохнув, уже тише добавил: — Прошу вас об этом никому ни слова».

— Разрешите, товарищи?

В комнату вошёл улыбающийся член Военного совета фронта Хрущёв.

— Проходи, Никита Сергеевич! — Жуков тепло пожал ему руку. — А мы вот вернулись с Василевским из войск. Настрой у людей боевой, правда, жалуются, что у них мало танков.

— Факт, мало, — поддакнул генерал Голиков. — Но мы будем сражаться до последнего!