Курский перевал

«Ослеп», — опалила его сознание отчаянная мысль. Он, едва владея собой, встал на четвереньки, хотел было подняться, но острая боль пронзила все тело и опять придавила его к земле. С трудом повернувшись на бок, он откинул голову и чуть не закричал. В темной вышине ослепительно сияли звезды.

«Вижу, вижу!» — беззвучно шептал он распухшими губами, жадно вглядываясь в ночное небо. Боль в плече и во всем теле стихла, и нестерпимо хотелось пить. К счастью, фляга уцелела. Он отцепил ее от ремня, всем ртом схватил горлышко и, захлебываясь, вытянул последние остатки воды. Где-то недалеко послышались глухие немецкие голоса. Саша тревожно огляделся по сторонам. Вокруг густела сплошная чернота. Саша протянул руку и нащупал сначала одну, а потом другую земляные стены. Впереди и позади было пусто.

«Ход сообщения», — догадался он и сразу же вспомнил все, что было с ним. Немецкий говор звучал все так же глухо, не удаляясь и не приближаясь.

Саша напряг все силы, стиснул зубы и, приподнявшись, осторожно пополз от голосов в противоположную сторону. Дно хода сообщения заметно спускалось. Впереди была лощина, та самая лощина, что отделяла передний край главной полосы обороны от боевого охранения. Теперь Саша отчетливо понимал, где он и что с ним. Нужно преодолеть всего метров восемьсот, и он спасен.

На востоке по всему простору нашей обороны разом вспыхнуло множество цветных ракет и праздничным фейерверком расцвело ночное небо. И сразу же оттуда, где все взлетали и взлетали ракеты, в разных местах полыхнули зарева и над землей в сторону вражеских позиций понеслись огненные хвосты реактивных мин.

«Катюши» бьют, — прошептал Саша и в порыве радости выпрямился во весь рост. — А вот и пушки ударили, гаубицы… Наши, наши наступают! Теперь фрицам капут!

Сразу стало легко и просторно. Боль отхлынула, и Саша вздохнул полной грудью. В блаженном оцепенении он не замечал ни грохота взрывов, ни вспышек и отблесков неровного света, ни свиста снарядов и мин над собою.

— Что это? — с отчаянием вскрикнул он, не понимая, что случилось. На землю свалилась страшная, опустошающая тишина. Вокруг густела непроглядная тьма.

— Почему, почему наши стрелять перестали? Неужели опять немцы будут наступать? — отчаянно прошептал Саша, рванулся вперед и упал, теряя сознание.

IV

— Вот и все! Жаль, только мало, всего пять минут, — устало сказал Поветкин и, расстегнув ворот гимнастерки, всмотрелся в бледно озаренные пожарами вражеские позиции.

Что сейчас творилось там? Почти шесть часов танки и пехота противника рвались к нашей обороне. Они выбросили тысячи снарядов и мин, отчаянно бомбили авиацией и все же не смогли полностью сбить наше боевое охранение и выйти к переднему краю главной полосы обороны. А теперь, когда они получили в ответ хотя и пятиминутный, но такой мощный огневой удар, что же думают делать они теперь? Откажутся от наступления? Нет! Едва ли! А может, наш огневой удар нанес им не так уж большой ущерб? Может, они еще не подвели главные силы, а тех, кто находился впереди, укрыли в надежных землянках и блиндажах? Это вполне вероятно. Тогда, как показал пленный немецкий сапер, главное начнется утром.

— Наши санитары вернулись, — подойдя к Поветкину, глухо проговорил Лесовых, — нашли двоих раненых, одного убитого. Василькова нигде — нет.

— Погиб, видимо, Саша Васильков, — с трудом выговорил Поветкин. — Один четыре атаки отбил. Даже «тигр» не сломил его. Андрей, напиши листовку о его подвиге — и в каждый взвод, обязательно в каждый взвод.

— К утру будет готово, — ответил Лесовых и умоляюще добавил: — Сережа, иди спать. Завтра будет еще труднее, нужно силы беречь.

— Нет. В эту ночь не до сна. Видишь, тьма какая, всякое может случиться.

Они плечом к плечу опустились на бруствер. С юга, из низины, наплывал едва уловимый не то шорох, не то гул, то стихая и обрываясь совсем, то вновь вырастая до отчетливых звуков работающих моторов.

— И все же ты иди хоть часик подреми, — настойчиво потребовал Лесовых. — В такой темноте они танками наступать не рискнут. Я здесь буду, чуть что — разбужу.

— Хорошо, — чувствуя, как от усталости слипаются веки, согласился Поветкин. — Сейчас одиннадцать, не позже часу ночи разбуди. Пусть ничего не случится, пусть тишина — все равно буди!

Сняв ремень и расстегнув ворот гимнастерки, он лег на топчан, закрыл глаза и, стараясь ни о чем не думать, решил немедленно заснуть. Усталое тело расслабло, в висках ощутимо пульсировала кровь, в голове туманилось, и горькая тошнота подступала к горлу.

Он уже совсем было задремал, но вспомнил, что не успел проверить, вернулись ли из дивизии машины с боеприпасами.