Курский перевал

Осматривая внутреннее устройство, измеряя толщину брони, прикидывая возможности вооружения, Поветкин все более и более мрачнел, мысленно представляя себе встречу с такими громадами.

По суровым, сосредоточенным лицам других командиров полков и дивизий Поветкин видел, что и они, так же как и он, подавлены видом новых германских танков. К тому же и танковый генерал, объясняя устройство и возможности «пантер» и «тигров», словно умышленно сгущал краски и без конца приводил все новые и новые примеры их грозной силы и поразительной неуязвимости.

— Ну как, страшновато? — услышал Поветкин веселый спокойный голос и увидел неторопливо подходившего Хрущева. — И названия-то придумали: «тигр», «пантера»! Зверье хищнейшее. Дескать, попадись только, враз клочья полетят! — с усмешкой сказал он и постучал кулаком по лобовой броне «тигра».

Он о чем-то задумался, морща широкий лоб, отошел от танка и спросил не знакомого Поветкину высокого генерала:

— Помните, Семен Андреевич, как немецкие воющие пикировщики появились?

— Еще бы, Никита Сергеевич! — ответил генерал. — Валится махинища из поднебесья и воет ужасающе. Тошновато было, — крутнул головой генерал, — а потом ничего, обвыкли.

— И поняли, — подхватил его мысль Хрущев, — не от хорошей жизни гитлеровцы на своих пикировщиках сирены понаставили. Когда дров нет, и щепка — топливо. А дровишки-то у фашистов к тому времени, как у незапасливого хозяина к весне, довольно-таки поистратились. И в небе все теснее и теснее от наших самолетов стало. И с земли не отдельные хлопки, не огонь жиденький, а ливень, шквал снарядов и пуль. Иначе говоря: материальные условия войны изменились. Мы тогда в технике если еще и не добились перевеса, то достигли по меньшей мере равенства. Перегнать нас гитлеровцы уже не могли. И вот они пошли на трюкачество, решили на психике сыграть, поставили сирены на своих самолетах. Нечто подобное есть и в названиях этих новых машин. «Тигр», «пантера», «фердинанд». Зверье неукротимое! Только нет зверя, чтобы его капкан не прихлопнул.

Хрущев смолк и, неторопливо пройдясь перед строем, резко, со звоном в голосе, продолжал:

— Но волк остается волком, и его, как овечку, голыми руками не возьмешь. Антон Миронович, — подошел он к хмурому, с багровым шрамом через всю щеку артиллерийскому полковнику, — ваши артиллеристы первыми под Харьковом с «тиграми» столкнулись?

— Мои, — мрачно подтвердил артиллерист.

— И как? — еще ближе подошел к полковнику Хрущев.

— Да что, Никита Сергеевич, и вспоминать тошно.

— Вы не хмурьтесь, — весело улыбнулся Хрущев, — за битого двух небитых дают. А вы хоть и здорово пострадали, но все же «тигров» остановили.

— Остановили, — с хрипом всей грудью вздохнул полковник. — Как только остановили-то! Тяжелые пушки-гаубицы пришлось тракторами на открытые позиции выдвигать. А другие-то снаряды что горох отскакивали, даже самые сильные бронебойные. Вон у него лбище-то какой! — со злостью показал полковник на пятнистого «тигра».

— Все это в прошлом, больше не повторится, — проговорил Хрущев. — Партия и правительство приняли самые решительные меры. Наши конструкторы создали, а промышленность уже выпускает новые снаряды — подкалиберные и кумулятивные. Они пронизывают броню любого фашистского танка в любом месте. Вот, товарищи, взгляните, — сказал Хрущев и двинулся на опушку леса, где темнели силуэты «пантеры» и «тигра». — Вот что такое новый снаряд! — воскликнул он, остановясь у свалившегося набок «тигра» с множеством рваных и совсем необычных, словно выжженных пробоин.

Генералы и офицеры, тесно обступив изрешеченный новыми снарядами «тигр», вполголоса переговаривались.

— Это же наша пушка семьдесят шесть, а проломила-то насквозь.

— И эта по дыре вроде тоже семьдесят шесть, не здесь не пробито, а скорее прожжено.

— Это удар кумулятивного, или, как его попросту называют, бронепрожигающего, снаряда, — пояснил танковый генерал.

— Значит, есть чем бороться, — взволнованно сказал Поветкин генералу Федотову.

— Да. Средства борьбы есть, — задумчиво проговорил Федотов, — но главное-то — люди, люди.

— Вот именно, Николай Михайлович, люди, — подходя к Федотову, сказал Хрущев. — Самое страшное в борьбе с танками — это танкобоязнь.

Услышав голос Хрущева, генералы и офицеры мгновенно стихли и плотно окружили члена Военного Совета фронта.