Курт Сеит и Мурка

Он и сам не поверил в то, что сказал. Как он мог так поступить с любимой дочерью? Он ждал, что Леман скажет в ответ.

Леман же, молча выходя из комнаты, знала, что они с сыном одиноки и возвращаются в большой и полный лишений мир. Она чувствовала себя брошенной. Чувствовала, что у нее нет выбора. Ей хотелось броситься на грудь отцу и долго-долго плакать. Однако она больше не была маленькой девочкой, которой отец всегда мог подать руку… Она знала, что больше не может оставаться здесь.

Гордость, ранившая любовь

Леман трудилась на фабрике в Чемберлиташе до конца недели. В свой последний день на работе девушка получила три лиры. Впервые в ее кармане были деньги, принадлежавшие только ей. Однако она не могла продолжать зарабатывать, зная, что за ее сыном никто не присмотрит как следует.

Когда в субботу Леман вернулась домой, то обнаружила, что мать ушла за покупками. Шюкран, должно быть, тоже распланировала свои выходные. Отец чувствовал себя лучше и собирался прогуляться. Спустя некоторое время после его ухода снова приехал Наджи. Сабахаттин очень хотел, чтобы жена вернулась, и умолял его простить. Наджи пытался уговорить Леман поехать с ним:

– Леман, прошу тебя, не упрямься! Разве тебе здесь лучше? Сколько еще ты сможешь работать, оставляя сына своему отцу? Надолго ли тебя хватит?

Неделя, прошедшая после тяжелого разговора с отцом, упростила выбор Леман. Подумав, молодая женщина решила, что простить мужа будет легче. Она тотчас же собрала чемоданы. Машина стояла у ворот. Леман проследовала за Наджи, взявшим ее вещи. Усадив Корхана в автомобиль, она вернулась в дом. Написав письмо отцу, она спрятала листок под его подушкой и, в последний раз оглядев дом полными слез глазами, захлопнула за собой дверь.

Сеит, вернувшись домой, очень удивился тому, что дверь ему открыл Регаип-бей. Что ж, должно быть, дочь занята сыном. Поднявшись на второй этаж, он не услышал ни звука. С волнением человека, потерявшего нечто ценное, Сеит проверил все комнаты. Никого не было. Исчезли и детские вещи, к которым он так привык. Мужчина приложил ладонь к груди. Нужно было выпить микстуру. Когда он приблизился к треножнику, то заметил листок, торчавший из-под подушки. Сеит сел на тахту. Он догадывался, что там написано, однако в то же время понимал, что не сумеет прочесть письмо, стоя на ногах. После первых же строк его глаза наполнились слезами. Прочтение заняло для него целую вечность.

Папочка!

С Богом! Я больше не могу здесь находиться. Если вернусь к мужу, так будет лучше для всех нас. Благослови меня! Я буду очень по тебе скучать…

Леман.

Сеит, оперевшись о подушки, повернул голову к окну и долго вглядывался в окрашенные закатным солнцем облака. Рука, державшая письмо, дрожала. Его ясные глаза, терявшие свою синеву, затянулись пеленой слез, а иссохшие губы слабо прошептали:

– Ах, Леманушка…

Боль старой чинары

Связь Сеита с миром с каждым днем становилась все слабее. Он мог понять предательство своего тела. Однако то, что случилось с его семьей, он ни принять, ни понять так и не сумел. Он, как никогда, упорно пытался отыскать в себе былые силы. Семья разрушалась, и это губило его вернее болезни. Сеиту хотелось собрать всех вместе, заставить позабыть все былые лишения и обиды. Безвыходность ситуации добавляла ему страданий. Он не мог призвать кого-либо к ответу. В еде, питье, лекарствах – во всем был след тяжелого труда Мюрвет и Шюкран. И даже тогда, когда боль и лекарства усыпляли его сознание, груз, лежавший на плечах, не становился легче.

Дни проходили, и Сеит чувствовал себя все более бесполезным, а жизнь его постепенно утрачивала смысл. Он не протянул руку помощи Леман, когда та в ней нуждалась. Он всегда считал себя вправе распоряжаться жизнью других, но не сумел верно распорядиться жизнью любимой дочери. Что же еще он мог сделать? Сейчас – уже ничего. Он устал, очень устал.

Иногда его навещали Яхья и Осман. Яхья всегда, втайне от Сеита, оставлял Мюрвет немного денег. Только теперь даже беседы со старыми друзьями не приносили Сеиту удовольствия – они проходили вяло и без былого энтузиазма. Слова, со свистом вырывавшиеся из его груди, то и дело прерывались резким кашлем, а когда кашель прекращался, он обессиленно опускался на подушку. Где же были сейчас «Режанс», «Пера Палас» и ресторан Волкова? Куда исчезли хохот, песни, анекдоты? Беседы заканчивались, едва успев начаться, и гости уходили рано…

В начале лета, благодаря стараниям Яхьи, Сеит отправился на лечение в санаторий на острове Хейбелиада. Свежий воздух моря и сосен пошел ему на пользу. К тому же, когда у мужчины начинались приступы, медсестры всегда вовремя давали ему успокаивающее лекарство.