Куртизанка

А на полочке над камином, в котором горит огонь как осязаемое напоминание о том, чего он лишился и что приобрел, стоит молитвенная сумка Кира. Она квадратная и плоская, сделана из тафты, и когда солнечные лучи падают через окно на вышитую звезду Давида, плетение нитей отбрасывает на потолок серебристую паутину. Внутри лежит Ветхий Завет, принадлежащий Киру, ермолка и иудейское молитвенное покрывало с кистями цицис по краям. Будучи мирянином до мозга костей, он все-таки начал посещать синагогу в Маалехе. Библия и молитвенное покрывало — единственное, что досталось ему в наследство, — вновь соединили его с его верой. Эта сумка на самом видном месте, на каминной полке, призвана напомнить ему о многом, о том, о чем я Могу только догадываться.

— Молитвенное покрывало и Тора, — заявила его мать, — это все, к чему ты сможешь обратиться, если женишься на этой язычнице.

— Она — еврейка, — ответил Кир.

— Она — дочь проституток, — парировала его мать.

Глава вторая

Наступило весеннее равноденствие, норуз, персидский Новый год. Наш церемониальный стол накрыт хафт-син, то есть семью буквами «S» — символами возрождения, плодородия и изобилия. Мы пребываем в обществе добрых духов моей Grand-mere, дорогой бабушки («Чтобы видеть и слышать призраков, нужно иметь особые глаза и уши, — говорит мадам Габриэль, — и ты, дорогая Симона, обладаешь этим даром»). Явившись на торжество без приглашения, они парят над столом и вокруг него, и их полупрозрачные фигуры отражаются в символизирующем жизнь зеркале в серебряной оправе. Они кружат вокруг пламени свечей, которое символизирует свет, и усаживаются на золотые монеты, олицетворяющие богатство. Они лижут пшеничный пудинг, чтобы насладиться его вкусом; устраиваются на колосьях пшеницы, означающих плодородие, на стеблях гиацинта, несущего красоту, и на побегах чеснока, дарующих здоровье. Избегая чаши с уксусом, символизирующим терпение, они порхают вокруг сочных розовых яблок, олицетворяющих здоровье, запечатлевают поцелуи на крашеных яйцах, булочках с рисом и моих щеках.

Мы не одни, и мы не чувствуем себя одинокими. Кир и я, мы сидим, обнявшись, на оттоманке, раскрасневшиеся от огня в пузатой печке и ужина из копченой белой рыбы и риса со специями. Вечерние призывы муэдзинов с мечетей, раздающиеся по всему городу, эхо разносит по горным склонам. Аромат жасминового чая навевает спокойствие и умиротворение.

— Сядь ко мне ближе, юнам, — шепчет Кир, запуская пальцы в мои медно-красные локоны. Его язык скользит по моей шее. — Я хочу, чтобы ты узнала меня так, как никто и никогда не знал раньше. Какое наслаждение я испытал прошлой ночью, вдыхая запах твоих божественных духов!

— Прочти мне стихи, — прошу я.

Он пересказывает мне любовную поэму «Лейла и Меджнун», написанную Низами в двенадцатом веке, а потом переходит к легенде «Хосров и Ширин», далее к яркому образчику эпического творчества — «Шахнаме» поэта десятого века Фирдоуси. Он увлекает меня за собой в путешествие к сердцам возлюбленных древности и фаталистическим поэмам Суфи Саади. Почему персидские мифы и романтические истории всегда повествуют о неразделенной любви? В уединении гор я обретаю умиротворение, и на меня снисходит ощущение близости, достигающее своего пика в восхитительном единении, после чего весь мир кажется пустым и бессмысленным.

Он закрывает книгу и кладет ее на колени. Затем протягивает мне коробочку, стараясь своими широко посаженными глазами перехватить мой взгляд.

— Рамочка из слоновой кости изготовлена в Южной Африке. А фотографию сделал Антон Севрюгин, русский, выросший в Персии.

Я погружаюсь в созерцание изящества и налета таинственности, которыми пропитан образ «Женщины под вуалью с жемчугами», чей соблазнительный профиль угадывается под несколькими слоями тончайшего шелка. На голове у нее корона из чеканенных золотых монет, а шею украшает жемчуг. И хотя женщина полностью одета, она буквально излучает потрясающую чувственность.

Он нежно проводит большим пальцем по моей щеке.

— Чадра способна скрыть сильные стороны и таланты женщины, сделав ее более терпимой к нашей культуре. Должно быть, возникает ощущение невиданной свободы, когда, наблюдая за людьми, сознаешь, что никто не узнает тебя, а ты можешь изучать и оценивать кого угодно.

— Я никогда не стану носить чадру — даже ради тебя.

— Это своего рода способ подчиниться общественной морали, не налагая на себя ее ограничений. Здесь не всегда можно сделать выбор.

— Если горы станут моим домом, возможно, я и смирюсь.

— В таком случае давай придумаем прошлое и историю нашего дома. — Он собирает свои письменные принадлежности, лакмусовую бумагу и фиолетовые чернила. Я обожаю эксцентричность Кира, с которой он демонстрирует свое открытое пренебрежение к общепринятым правилам — его распахнутую рубашку, цвет его чернил и даже широкое перо, самоуверенное и отважное, как крик души. — Нужно заявить о себе, юнам, жизнь моя. Это будет предостережением моим врагам, чтобы они держались подальше от тех, кого я люблю.