Куртизанка Сонника

Грек съел свой хлеб, гуляя по Форуму. Он ожидал часа собрания сената и, чтобы заполнить время, взошел на вершину Палатинского холма — священного места, колыбели Рима. Там он увидел волчье логовище, где волчица вскормила Ромула и Рема. При входе в священную пещеру раскинула свои ветви, теперь обнаженная, смоковница Ромула и Рема — знаменитое дерево, в тени которого играли исторические близнецы, основатели города. Рядом с деревом, на гранитном пьедестале возвышалось изображение волчицы из темной блестящей бронзы — произведение этрусского художника — с полуоткрытой пастью и двумя рядами больших сосков на брюхе, к которым присосались, теребя их, два голых мальчика.

Актеон смотрел с вершины холма на огромный город, представлявшийся собранием крыш между семью холмами. Дома взбирались на возвышенности и были разбросаны по долинам. Между ними, почти рядом с Палатинским холмом, возвышался Капитолий — крепость Рима — на отвесной бесплодной Торпейской скале. Грек перешел туда, чтобы осмотреть поближе храм Юпитера Капитолийского, более знаменитого своей славой, чем красотой.

Пройдя мимо лишенного всяких украшений храма Марса, стоявшего на вершине Палатинского холма, Актеон по крутой извилистой тропе перешел к Капитолию. Он встретил на своем пути жрецов Юпитера, выступавших важной поступью, будто принося постоянную жертву своему богу; видел мерно выступающих весталок, закутанных в белые покрывала. Из храма Марса вышли несколько легионеров, закованных в латы из медных полос, похожих одна на другую; обнаженные бедра прикрывались только шерстяными полосами, висевшими с пояса. Они шли, держась за рукоятки своих коротких мечей и оживленно разговаривая о предстоящем походе в Империю, но ни одним словом не вспомнили о положении иберийских союзников.

Актеон вступил в священную ограду Капитолия, окруженного мрачными стенами. Тут была старинная Торпейская скала с двумя вершинами, соединенными большой площадкой. На более высокой — северной — помещалась цитадель Рима, на южной — храм Юпитера Капитолийского, окруженный крепкими колоннами.

Актеон вошел в цитадель, прославившуюся своей защитой во время нашествия галлов. По краю лужи, среди храмов, примыкавших к твердыне, он увидел священных птиц, гусей, предупредивших своим криком среди ночной тишины о готовящемся нападении галлов. Затем по нижней площадке, делившей холм как бы на две части, Актеон подошел к великому римскому святилищу.

Лестница в семь ступеней вела к храму, построенному во времена последнего Тарквиния в честь трех римских божеств — Юпитера, Юноны и Минервы. Здание состояло из трех отделений, параллельных трем открытым дверям на одном фронтоне. Среднее отделение было посвящено Юпитеру, оба крайних — двум другим божествам. Фронтон, по углам которого возвышалось несколько каменных лошадей грубой работы, поддерживал тройной ряд колонн. По боковым сторонам тянулись два ряда колонн, образуя портик, под тенью которого прохаживались очень старые римляне, обсуждая городские дела.

Храм был построен архитекторами, вызванными из Этрурии, и под колоннами виднелись статуи, привезенные из Сицилии и с других войн, которые вел Рим. Этот суровый народ был не способен производить художников: у него были солдаты, снабжавшие его художественными произведениями путем захвата и грабежа.

Афинянин вошел в среднее отделение, посвященное Юпитеру, и увидел изображение бога из обожженной глины, с позолоченным копьем в деснице. Перед изображением неугасимо курился жертвенный алтарь. На верхушке храма гномон — солнечные часы показывали со своей высоты время всему Риму.

Пора было отправляться в Сенакулум — старинное здание у подножия Торпейской скалы, между Капитолием и Форумом, много лет спустя превращенное в храм Согласия. На ступенях, ведущих к Сенакулуму, Актеон встретил двух послов, отправленных Сагунтом еще до начала осады: двух старых земледельцев, в первый раз в жизни растерявшихся и сознававших свое бессилие за несколько месяцев пребывания в Риме, прошедших в бесконечных посещениях сенаторов, свиданиях с ними и убеждениях, не приводивших ни к чему. Оба сагунтинца, растерявшиеся и сознававшие свое бессилие перед городом, все не дававшим окончательного ответа на их просьбы, последовали, как автоматы, за развязным греком, везде чувствовавшим себя как дома и говорившим на разных языках, будто весь свет был его родителем.