Куртизанка Сонника

— Я люблю свой город и не могу видеть его мучения, его бесконечную агонию. Мало кто будет знать об этом, но тебе я говорю, потому что ты не болтун. Дела наши гораздо хуже, чем народ это себе воображает. Уже нет ни куска мяса для защитников стен; сегодня утром из цистерн вынули одну глину. Воды уже нет больше. Еще несколько дней сопротивления, и нам придется есть трупы, как тем отверженным, что питаются по ночам. Мы дойдем до того, что станем убивать детей, чтобы напиться их кровью.

Актеон молчал минуту, проводя по лбу рукой страдальческим жестом, как бы стараясь отогнать ужасные воспоминания.

— Никто лучше старейшин не знает всего, происходящего в городе, — продолжал Алько. — Боги должны содрогаться от ужаса, видя, что делается в Сагунте, покинутом ими. Слушай и забудь, Актеон! — Он понизил голос. — Вчера две женщины, обезумев от голода, метали между собой жребий, чьего ребенка съесть. Сенаторы должны закрывать глаза и затыкать уши; мы не смотрим и не слушаем, потому что наказание только распространит подобные ужасы. Защитники стен жуют кожу своих доспехов, чтобы обмануть голод. Мясо у них отваливается от костей; они слабеют и падают, как пораженные невидимыми стрелами богов. Подходит конец восьмого месяца осады, двух третей города уже не существует. Мы боролись до сих пор против Неба и людей, чтобы показать, как Сагунт держит клятву.

Грек опустил голову, убежденный доводами Алько.

— И дух в городе падает, вера угасает, — продолжал сенатор. — Все предсказания не сулят нам ничего доброго. Многие видели ночью огненные шары, поднявшиеся над Акрополем и улетевшие к морю и погрузившиеся в него, как те звезды, которые светлой полосой прорезывают небесную лазурь. Народ думает, что это Пенаты, предвидя близкое падение Сагунта, покидают его, чтобы переселиться на ту сторону моря, откуда они прибыли сюда. Вчера вечером бывшие на страже в храме Геркулеса видели, как из гробницы Закинфа выползла змея, шипевшая, как бы раненая. Она была синяя с золотыми полосами. Это та змея, которая ужалила Закинфа и была причиной основания города вокруг гробницы героя. Она проползла между ногами стражей, спустилась вниз и исчезла в равнине, направляясь к морю. Таким образом, нас покидает и священное пресмыкающееся, бывшее как бы покровителем Сагунта.

— Это все глупости, — сказал грек. — Галлюцинация людей, мучимых голодом.

— Может быть, что и так; но послушай женщин: они плачут, горюя о бегстве змеи Закинфа. Они думают, что город остался теперь без защиты и многие мужчины на стенах упадут духом, узнав о странном исчезновении. Народ уже не находит поддержки в вере.

Оба собеседника довольно долго молчали.

— Ступай, — сказал наконец грек. — Поговори с Ганнибалом, и да внушат ему боги милосердие!

— Отчего тебе не пойти со мной? Ты столько видел на своем веку и своим красноречием мог бы помочь мне.

— Ганнибал знает меня. Я отверг его дружбу, и он ненавидит меня. Иди и спаси город… Мой жребий брошен. Ко мне этот африканец не смягчится. Он всем простит, но не мне. Но я умру раньше, чем ты увидишь меня рабом или испускающим дух на кресте.

X Последняя ночь

Было уже довольно поздно, когда к Актеону, вместе с другими защищавшему высшую точку города, подошла Ранто, выйдя из переулочка у самой стены…

Он не встречался с пастушкой после своего возвращения в Сагунт и, увидев ее, ужаснулся перемене, произведенной в ней перенесенным во время осады и горем, помутившим ее рассудок.

Она шла в задумчивости, опустив голову, и в ее растрепанных волосах было воткнуто несколько цветков, с которых при каждом шаге сыпались засохшие лепестки. Через расстегнутую грязную тунику видно было ее тело, все еще, несмотря на свою худобу, сохранившее красоту и свежесть, так пленявшие грека. Грудь развилась, как будто под влиянием горя эти розовые бутоны созрели, глаза, расширенные безумством, как бы заполняли собой все лицо и светились лихорадочным таинственным светом.

Она приближалась медленно, но временами поднимая голову и взглядывая на людей, стоявших в углублениях стены, и наконец, остановившись у каменной лестницы, проговорила умоляющим голосом:

— Эросион! Эросион!

Несмотря на то что за мантлетами врагов замечалось какое-то движение, как будто осаждающие готовились на новый приступ, Актеон сошел со стены, желая поближе взглянуть на девушку.

— Ранто!.. Пастушка, узнаешь ли ты меня?

Он заговорил с ней ласково, взяв ее за руки, но она испугалась и старалась вырваться, но усилие быстро сменилось упадком сил, и, устремив на грека свои огромные глаза, она воскликнула:

— Ты!.. Ты!..

— Ты узнала меня?

— Да, ты — афинянин, мой господин, любовник богачки Сонники… Скажи, где Эросион?

Грек не знал, что сказать, но Ранто продолжала говорить, не ожидая ответа.