Куртизанка

— Я не бросал ее. Это она разорвала нашу помолвку.

— И вы просто так разрешили ей это сделать.

— Ты ничего не понимаешь, мой мальчик. Она… — Реми раздраженно стряхнул руку Мартина. — Не бери в голову. Это тебя не касается.

— Это будет меня касаться, если вы намереваетесь отказаться от мадемуазель Габриэль.

— Черт побери, Мартин. Я не отказываюсь от нее. Ты-то должен меня знать.

Реми почувствовал, как начинает выходить из себя, и постарался подавить гнев, хотя и имел достаточно причин, чтобы сердиться на Волка Он понимал, что беда случилась больше по вине Габриэль, но участие Волка в их обмане уязвило его почти так же глубоко.

— Послушай. Не мог бы ты просто оседлать свою лошадь и вернуться к Мири? Немного погодя присоединюсь к вам. Я вовсе не хочу ссориться с тобой и не виню тебя в случившемся.

Волк уставился на него, как громом пораженный.

— Вы не вините меня за то, что я спас вас от ведьминого заклятия? Черт возьми, как это благородно с вашей стороны.

— Вопрос не в том, ценю ли я то, что ты сделал ради меня. Но тебе не следовало так рисковать. Ты должен был прийти ко мне и предупредить меня, и так же следовало поступить Габриэль, а не впутывать тебя. Она обещала мне, что больше не будет ни тайн, ни интриг.

Кровь бросилась в голову Мартина от гнева, сначала у него покраснела шея, потом вспыхнули и щеки.

— Мадемуазель Габриэль не сделала ничего дурного. И я тоже. Ладно, согласен, нам пришлось солгать вам. Но ведь не такое уж это преступление. И ради вашего же блага.

— Никогда в жизни не видел, чтобы ложь приносила хоть какое-то благо. Мне неприятно было бы узнать правду о медальоне, но если бы меня вовремя предупредили, я сумел бы…

— Вы думаете, что сумели бы лучше справиться с той ведьмой? Она не по зубам солдату, великому Бичу. Там пригодился именно жулик и вор, тот, кто умеет изворачиваться и иногда уходить от правды. Там пригодился Мартин Ле Луп. — Волк ударил себя в грудь для усиления драматического эффекта. — Вы думаете, только вы один способны проявлять геройство? Может, у меня и нет вашего понятия о чести, но у меня есть столько же бесстрашия и такие же чувства, как у вас. А возможно, чувств-то и побольше. Никогда я бы не отказался с легкостью от такой женщины, как мадемуазель Габриэль. Она же любит вас…

— Но, видно, недостаточно любит.

— Недостаточно? — Волк надвинулся на него, сжимая кулаки. — Боже мой! Если вы еще раз произнесете подобные слова, я… мне придется отколошматить вас, стереть в порошок. О, я не сомневаюсь, вы сделаете из меня отбивную, но я, по крайней мере, попытаюсь выколотить из вас всю вашу дурь, и с удовольствием.

— Мартин… — предостерегающе зарычал Реми, отступая на шаг.

— Нет! Вы… вы уж помолчите и выслушайте меня. — Волк неистово замахал пальцем перед лицом Реми. — Вы хотите знать, почему мадемуазель Габриэль боялась прийти к вам и во всем признаться? Я расскажу вам почему. Потому, что для вас все всегда предельно ясно. Ясно, где правильно и где неправильно, где черное и где белое. Чего уж там! Но мы, остальные простые смертные, почему-то все время натыкаемся на всевозможные оттенки серого. И мы не в силах всегда соответствовать вашим высоким образцам.

Реми открыл было рот, чтобы горячо опровергнуть слова Волка, но поперхнулся еще несказанными словами, вспомнив, как Габриэль однажды говорила ему нечто очень похожее. «Вы требуете слишком многого ото всех, Реми». Ее голубые глаза печально смотрели на него. «В том числе и от себя самого». Воспоминание ввергло его в смятение. Реми упорно пытался выкинуть его из головы, а Волк тем временем продолжал бушевать.

— Вы рассказываете мне, как любите Габриэль Шене, какая она красивая, обворожительная, безупречная, как недосягаема для вас. Потом мы добираемся до Парижа, и вы обнаруживаете, что она вовсе, не настолько безупречна, что она стала куртизанкой. Ваше сердце разбито.

— Я переступил через это… — попытался прервать его Реми.

— Нет, никуда вы не переступили. Вы все еще хотите, чтобы она была безупречной для вас.

— Все, чего я хочу, чтобы она верила мне. Любила меня.

— А вы думаете, этого нет? — Волк закатил глаза от негодования. — С тех пор, как вы возвратились в Париж, вы видели от нее только любовь. Помните ночь маскарада, когда мадемуазель Габриэль рискнула всем — своими собственными интересами, своими честолюбивыми планами, да что там говорить, самой жизнью своей, — чтобы тайком провести вас к вашему королю? Помните, как в коридоре Лувра она прошептала мне что-то на ухо?

— Да, помню, — признался Реми.