Куртизанка

Горничная раздела Габриэль, оставив на ней только сорочку, и, взглянув на него, она совсем по-детски натянула одеяло до самого подбородка. Как ни странно, но этот жест тронул Реми. Ему захотелось опуститься на колени перед нею, как он сделал в тот день на острове Фэр, и повторить свой обет.

«Клянусь вечно служить вам и до последней капли крови защищать вас».

Но он не шевелился, только стоял и смотрел на нее, пока Габриэль не дотронулась до него. Она продела свои тоненькие пальцы в его ладонь и потянула вниз, приглашая сесть подле нее. Он присел на край кровати.

— С тобой… с вами все в порядке? Вы оправились от потрясения?

— Оправилась? Не знаю. — Она странно хмыкнула и продолжала пожирать его глазами. — Выходит, ты все же мне не снишься. Ты действительно здесь?

«Если кто-то и пребывает в счастливом сне, — подумал Реми, — так это я».

— Да, моя люби… — ответил он, и, прежде чем успел сообразить, у него чуть не вырвалось из груди слово, которое он никогда не смел произносить даже наедине с самим собой.

Но Габриэль, похоже, не услышала этого. Она слегка наклонила голову, и тоненькая морщинка появилась у нее на лбу, словно какая-то мысль не давала ей покоя.

— И ты был жив все это время.

— Если это можно назвать жизнью. — Реми ласково баюкал ее руку, но Габриэль отдернула ее и стремительно села.

— Я думала, ты умер.

— Гм-м, да… — начал Реми.

Но ее голос зазвучал уже резко.

— Ты позволил нам всем поверить, что ты погиб, — не дала ему договорить Габриэль, и голос ее зазвенел от слез.

Ее лицо сморщилось, как у маленькой девочки, изо всех сил старающейся не заплакать. Резко опустив голову, она спрятала лицо за мерцающей завесой волос. Реми не спускал с нее полных испуга глаз. Он никогда не видел, чтобы гордячка Габриэль плакала, даже тогда, когда охотники на ведьм обманом похитили ее сестру и она боялась за жизнь Мири.

— Прости меня, Габриэль. Пожалуйста… Пожалуйста не плачь, — залепетал он, пытаясь откинуть ее волосы назад.

Габриэль резко отдернула голову. Глаза ее сверкнули не слезами, а яростью, огненной, горячей, способной испепелить его на месте.

— Я и не заплачу. Я убью вас!

Габриэль сжала кулак и нанесла Реми удар прямо и челюсть. Это застало его врасплох, и он полетел с кровати. Он упал на пол, растянулся на спине, мигая и от явного удивления, и от силы полученного удара. Габриэль сбросила с себя одеяло, вскочила на ноги и нависла над ним, подобно разгневанной богине.

— Мерзавец! Вы ничтожный, безжалостный мерзкий тип! — кричала она.

Босая, в развевающейся ночной рубашке, она пронеслась мимо него.

Габриэль скинула одеяло и сразу же вырвалась из его рук.

— Что тут объяснять? Вы притворялись погибшим три года. Три проклятых Богом года.

Она выкрикнула это с негодованием такой силы, что рубашка почти сползла с нее. Реми попытался благородно отвести глаза, но борьба с самим собой в этом случае оказаться тщетной.

— Где, дьявол вас побери, вы были все это время? — вопила она. — Чем занимались?

Реми с трудом ответил бы на этот вопрос, даже если бы Габриэль не стояла полуобнаженная перед ним, готовая вот-вот вцепиться в него.

С той самой ночи накануне Дня святого Варфоломея ею жизнь превратилась в борьбу за выживание. Он боролся за жизнь, усмирял ненависть, поселившуюся в нем, заставлял себя жить, потеряв всякую надежду, учился жить, ничего не чувствуя. И вот за какие-то несколько минут Габриэль Шене сумела заново разбередить его сердце, обнажив его раны.

— Я… я покинул страну, — выговорил он наконец. — Ирландия, потом большей частью Англия.

— Вот как?! И у них там совсем нет пергамента и чернил, я правильно понимаю?

— Я тогда снова превратился в беглеца, Габриэль, и до сих пор еще жив только потому, что мои враги сочли меня мертвецом. Едва ли мне было бы благоразумно посылать письма.

— И ни одного посыльного, кому вы могли бы довериться, с кем можно было бы передать весточку на словах? — с холодным бешенством продолжала Габриэль. — Или на вас напала немота? Вы были ранены в язык? По тому, как вы только что затолкали его в мой рот, мне показалось, с ним все в порядке.

— Габриэль! — В ее устах такие грубые слова, да еще о поцелуе, которым они обменялись, показались Реми настоящим святотатством, и он заговорил, не скрывая упрека в голосе. — Простите меня, если вас расстроило известие о моей смерти, но позвольте указать на одно обстоятельство, моя госпожа. Наше с вами расставание, если вы помните, давало мне очень немного поводов полагать, что вас вообще тронет известие о моей гибели.

Габриэль вздрогнула от его слов, но горячности не убавила.

— Очень хорошо. Согласна, со мной все ясно. Но как же мои сестры? Вы, должно быть, знали, что Арианн сильно привязалась к вам. И… и Мири. Она видела в вас брата, которого мы никогда не имели. Вы знаете, сколько ночей я провела, утешая ее, когда она горевала и оплакивала вас? Сколько ночей я сама…