Куры не летают (сборник)

Можно только представить: в каком-то бункере сидят двое – допрашивающий и допрашиваемый. У обоих мало времени. У одного потому, что нужно узнать об информаторах и сотрудниках НКВД, а у другого времени еще меньше, поскольку если он не переубедит оппонента в невиновности или, по крайней мере, в том, что вынужден был поступить так под принуждением, то его ждет расстрел.

Оба знают: что-то неизбежное ждет обоих.

Поскольку евреи исчезли во время войны, а поляков вывезли в Польшу после войны, то национальная политика торжествовала полным ходом. Достаточно сказать, что всех приезжих местные называли москалями, а старшее поколение не могло освоить русский язык. Хорошо его знали лишь те, кому довелось отмотать срок в сибирских лагерях. Но не всем из них было разрешено вернуться на родину, и не все смогли.

Теперь, просматривая фотографии Чорткова начала века, размещенные в Интернете, нахожу в них какой-то особенный отсвет истории XX века, ее трагизм, этническое противостояние, мифы и стереотипы украинцев и поляков против евреев, украинцев – против поляков, поляков против украинцев, евреев – против украинцев и поляков. Размежевание коллективной памяти поколений этносов было и религиозным, и политическим, и этническим – без особого желания сторон узнать одна другую. Каждая сторона чувствовала себя обиженной, считала свои аргументы наиболее значимыми. Ведь Чортков, как и другие галицкие города, был многонациональным и многокультурным, однако сферы тех культур не всегда пересекались.

Город Бучач двадцатого столетия описан Шмуэлем Агноном, а Дрогобыч – Бруно Шульцем. Хотя сказать «описан» – будет достаточно упрощенно, ибо ни Агнон, ни Шульц свои города не описывали, они их творили заново, поскольку реальный город и город в их воображении, город их художественного текста – это разные города.

Чортков был типичным галицким городом времен Польши и типичным райцентром Советского Союза.

В бывшей синагоге советы открыли Дом пионеров. Тогда же Чортков превратился в город военных (я уже говорил – там был построен аэродром и расквартированы армейские, в основном авиационные, части). Поэтому в 70–80-е годы военные реактивные самолеты часто летали над головами советских колхозников и демонстрировали им, что советская власть – крепка и боеспособна.

Я несколько раз останавливался в Чорткове и его окрестностях во время съемок фильма «Вишневые ночи» (мне довелось сыграть небольшую эпизодическую роль «ястребка» Романа). После двух месяцев пребывания на съемочной площадке я появился на экране на две минуты лишь в трех эпизодах (но со словами и даже со стрельбой из карабина!).

Съемочная группа жила в центральной гостинице Чорткова: справа – райком, прямо – памятник Ленину, слева – универмаг.

За окном – 1991 год. Страну лихорадило, но кинокомпания «Рось» каким-то образом воплощала свой проект в жизнь. Получив записку от ассистента режиссера Лидии Чупис, я приехал на съемку. Участие же мое в фильме было оговорено с режиссером Аркадием Микульским значительно раньше – примерно за полгода до съемок в Тернополе.

В первый же день пребывания в Чорткове, примерив свой актерский костюм – клетчатую куртку, широкие коричневые штаны в белую полоску и черные неудобные ботинки (те, в которых придется играть ястребка Романа), я получил комнату в гостинице, прошел различные процедуры у директора фильма, связанные с финансами и графиком съемок, потом закрылся в комнате и уснул.

Эта роль для меня, помимо кинематографического дебюта, была еще связана с семейной историей самого молодого бабкиного брата, Феди. Старший бабкин брат погиб под Варшавой в 1944-м, будучи солдатом штрафного батальона. В штрафники он попал после ареста за нанесение вреда советской власти в 1940 году, когда был каким-то начальником в только что организованном колхозе. Бабкину родню записали туда как представителей наибеднейшего крестьянства. Василь Погребной, кажется, не был женат. Я еще помню его выцветшую фотографию, единственную в нашем семейном альбоме. Хотя бабка твердила, что во время войны к нам приезжал какой-то офицер и привез ее матери, Юлии Погребной (моей прабабке), разные бумаги и военные награды сына. В итоге это помогло прабабке добавить к ее мизерной пенсии еще и военную – за сына.

Младший брат моей бабки Анны Погребной – Федор Погребной.

К сожалению, я не помню ни одной его фотографии. Я их просто нигде никогда не находил. Знаю его портрет по описанию бабки – высокий, чернявый, на лице родинка. Когда вдруг советская власть пришла в Базар, ему было лет 15 или 16. Для его поколения было три дороги: в украинские партизаны, в ястребки или на шахты Донбасса.