Курзал

Губин вздохнул, а потом улыбнулся и сказал девушкам, что в двадцать лет был таким же неотесанным балбесом, как их нынешние приятели, и только теперь, прожив целую жизнь, достиг высочайших вершин воспитанности: умеет подавать даме пальто, уступать ей дорогу и даже дарить цветы.

— Боюсь, — закончил он, — что галантными способны быть только старики, это дело наживное. Повзрослеют ваши кавалеры, станут и они внимательнее. Никуда, негодяи, не денутся.

Тут Лиза покачала головой, посмотрела Губину в глаза и, опять покраснев, заявила:

— Вы никакой не старик… Вы… Ну какой же вы старик?

— Да и наши знакомые вовсе не мальчики, — заметила Катя. — Мы-то ведь тоже… Вот вы все говорите: «девочки», а нам с Ириной по тридцать пять уже… Ладно. А вообще замечательный получился вечер. Все благодаря вам. Спасибо. Давно так не было — чтобы с умным человеком посидеть, поговорить… И… спасибо!

Александр Николаевич очень устал, хотелось лечь. Но когда светильники в баре настырно замигали, давая понять, что веселье окончено, у него язык не повернулся сразу распрощаться. Кроме того, перспектива опять оказаться одному в пустой каюте… И девчонки такие славные, и так не хотят расходиться…

— Зайдем ко мне, выпьем чаю? — предложил Губин. — В «титане» наверняка еще есть кипяток, а у меня — заварка. И пироги домашние черствеют.

Предложение было встречено с восторгом. Ирина и Катя сразу побежали к себе: «Во-первых, за тарой, а то стаканов не хватит, а во-вторых, у нас тоже есть один сюрпризик. Праздник так праздник».

Отсутствовали они минут десять. Это время Александр Николаевич провел вдвоем с Лизой, которая молчала, а на вопросы отвечала односложно, чем создала бы тягостную атмосферу, не будь Губину безразлично, говорит она или нет. А смотреть на Лизу было приятно — как она плавно движется по каюте, как ловко протирает казенные стаканы и очень осторожно, боясь разбить, ставит на стол его чашку. «Да ведь она красивая! — удивленно подумал Губин. — А красивой женщине и не обязательно говорить. Даже лучше молчать. Красота — самостоятельная ценность, ей не требуется приправы в виде остроумия или интеллектуальных изысков, и природа это учитывает».

Появились Катя с Ириной. Кроме обещанной «тары» принесли бутылку коньяка. И магнитофон.

— Мы сказали: праздник — и вот вам! — радостно объявила Катя.

— Это вы его… это все… из дома тащили?! — только и нашелся Губин.

— А откуда же?

…Н-да. Ведь не для того же, чтобы веселиться в обществе старого дядьки, перли они тяжелый этот магнитофон, и платья, и дорогой коньяк…

— Оставили бы вы, братцы-девушки, свою бутылку для более ответственного случая, — решительно сказал Губин. — Хватит с нас и чаю, тем более, заварка английская, с цветком. А потом, скажу окончательно и бесповоротно, не привык я, чтобы меня дамы поили.

Но Ирина с непреклонным видом откупорила бутылку, налила всем и подняла свой стакан.

— За вас, Александр Николаевич. За то, что вы — человек.

— Потому что все понимаете, — объяснила Катя. — А того случая, на который вы… намекаете, здесь, на теплоходе, не будет. Уже не будет, это ясно. И знакомство с таким человеком, как вы, — не менее важный повод. А ты, Лиза, что молчишь? Не согласна?

— Я? — От испуга она немедленно вытаращила глаза и начала по обыкновению краснеть. — Да я… я, наоборот, очень согласна. Только вина не буду, не могу. Ладно?

— Ладно. Всем спасибо, хоть и зря вы это, — великодушно сдался Губин. И выпил до дна.

Катя включила магнитофон.

— Соседей разбудим, — предупредила Лиза, — поздно, ругаться начнут.

— А мы тихонечко, только для настроения, — Катя убавила звук.

Губину вдруг стало хорошо и легко. Раньше так никогда не бывало с малознакомыми. Магнитофон пел на итальянском языке что-то вкрадчивое, пахнущее югом, магнолией, девушки смотрели влюбленными глазами и приходили в восторг от каждой шутки, а он говорил и говорил, нес, что в голову придет, точно брал реванш за прежнее свое одиночное заключение.

…Они ушли в половине первого, убрав со стола и перемыв посуду. Очень благодарили: было так интересно, огромное спасибо, вечер просто замечательный!

Оставшись один, Губин сразу сел писать Маше. Он собирался рассказать ей про сегодняшний вечер, про Катю, Ирину… И про Лизу тоже. Невезучие они все трое, одинокие. Пока убирали каюту, выяснилось, что Катя никогда не была замужем, но пережила трагическую любовь. Ирина разведенная и жалеет только об одном, что нет детей. «А мужики… Найти порядочного ноль целых, одна тысячная шансов из ста, а какого попало — спасибо, нажглась». Лиза? Та про свою личную жизнь говорить не захотела, ничего, мол, особенного. Зато уже в дверях с загадочным видом сообщила, что Губин, наверное, волшебник. Почему? А потому, что она в этом только что убедилась. И сделала круглые глаза.