Кусатель ворон

Копали. Все, кроме Капанидзе, ему не хватило лопаты, и он боролся с приближающимся костром оригинальным способом – зачерпывал песок горстями и швырял в огонь. Кстати, довольно метко швырял, с эффектом. От нашего труда, впрочем, тоже эффект имелся – минут через двадцать огонь дополз до прокопанной канавы и замер оранжевыми лоскутами по краю. Снежана улыбнулась. Вообще, оказалось, что канавка довольно действенная штука – огонь остановился. Получилось. Действительно, получилось, не зря в Снежане имелись эмчеэсовские корни.

– Все! – хлопнул в ладоши Пятахин. – Теперь нам надо всем поступать в академию МЧС! Теперь за нас Снежана замолвит слово, правда, Снежан?!

– За тебя, Пятак, обязательно…

И тут дунул ветер.

Как будто ниоткуда, выскочил, как из-под земли, и в две секунды вдохнул в пламя новую силу.

– Назад! – крикнул Жмуркин.

Мы отпрыгнули назад, огонь загудел и перешагнул через препятствие.

Снежана выругалась. Так громко и так непристойно, что удивился даже я.

Все еще можно было исправить – на новом месте пламя разгоралось медленно – затоптать можно, но ветер…

Загорелось хило, но сразу в сотне мест, мы кинулись тушить – бесполезно, ветер раздувал пламя, и сделать было ничего нельзя, и Снежана велела отходить, но мы еще некоторое время упорствовали, стараясь затоптать разгоравшиеся костры, до тех пор пока у Жоховой не запылали штаны.

Жохова растерялась, она остановилась и с испугом смотрела, как огонь поднимается по джинсам, до колена, выше…

Ап!

На Жохову наскочил Жмуркин, повалил и принялся хлопать по джинсам ладонями и валять Жохову по мху, и Жохова погасла. А дальше…

Дальше мы проиграли сражение. Как-то разом, вдруг. Очаги возгорания стали объединяться, острова сливались в архипелаги, а те в континенты, не успели всхлопнуть ушами, как вокруг был только огонь. Он еще не успел превратиться в настоящую стену, но до этого было недалеко. Мы стояли уже неровной цепочкой, работали лопатами – срезали дерн, отбрасывали за спину, подцепляли лопатой песок и швыряли его в пламя, но огонь наступал и наступал. Он уже развеселился и встал в полный рост, он глотал песок и даже не подмаргивал, с таким же успехом мы могли пытаться этот пожар заплевать или задуть.

Но мы все равно не останавливались. Все сделались похожи друг на друга, одежда пропиталась потом и пеплом, лица были одинаково перемазаны сажей – на них по-негритянски белели глаза и зубы, пот сбегал со лба ручейками и оставлял светлые полоски. Волосы слиплись в серую массу, похожую по цвету на цемент, одежда была прожжена в разных местах мелкими угольками, покрылась дырками, точно от множества пуль. У меня сорвались ставшие заживать мозоли, черенок лопаты покрылся разлапистыми кровавыми отпечатками, зато лезвие блестело, отполированное песком.

Я чувствовал… Какое-то упоение, что ли. Не знаю, это трудно объяснить. Остервенение. Я вдруг понял, что буду останавливать этот пожар до тех пор, пока не полопается кожа. Пока не смогу терпеть наступающий жар, пока не закипят мозги…

Лопата чиркнула по камню, острие подогнулось, я принялся выпрямлять ее каблуком, лопата не поддавалась, я пинал, стараясь разгладить металл. Я не заметил, как пожар обступил нас и справа и слева, мы оказались как бы в подкове. Стало жарко уже нереально и тут…

И тут снова выдохнул ветер.

Он сорвал огонь с земли и кинул его на сосны, и вспыхнула смола, покрывавшая стволы, они занялись с фейерверковым треском и оказались мгновенно охвачены пламенем.

Ветер – и огонь вздулся вдвое и почти сомкнулся над нами. Стало трудно дышать, вперед вырвался длинный, похожий на змеиное жало язык пламени, он лизнул Александру, и она загорелась. К Александре тут же кинулся Листвянко и накрыл своей курткой, и тоже уронил, но Александра тут же поднялась, невредимая, но дымящаяся, схватила лопату и ринулась в сражение с решимостью, достойной наследницы Нибелунгов.

Жарко. Жарко, я почувствовал, как начинают плавиться волосы, кожа лица заболела, я зажмурился.

– Отступаем! – крикнул Жмуркин. – Все назад!

Но отступать было уже некуда. Огонь сомкнулся за нами. Воздух начал выгорать, и пришлось сесть на землю. Мы сбились в кучу и сидели, глядя на подбирающееся пламя. Молчали. А что тут было сказать?

Тег «Безнадежность», пожалуй.

Пятахин – и тот молчал. Не предлагал ни поцеловаться перед смертью, ни рассказать о самом омерзительном поступке в своей жизни, ни помолиться Ахурамазде. Нижняя губа у него малодушно дрожала.

Немцы сидели вообще спокойно, я думаю, они не понимали, что сейчас произойдет. Думали, что это все не по-настоящему. Да и я думал, что это все не по-настоящему. Да и кто мог подумать? Так вдруг, на ровном месте…

Александра прижалась ко мне.

А мне надо было что-то сказать, а я не мог придумать что.

Огонь ревел. Горячо. Совсем. Совсем не хочется…

Я увидел, как обгорают у Александры косички. А потом…