Кушетка

— Чарльз, дело сделано?

— Все прекрасно. Я свободен.

Ты хочешь сказать, что получил то наследство?

— Я свободен! Теперь я могу делать все, что хочу! Все!

— Ты мне расскажешь?

— Да. Там.

Он взял ее за руку и повел в кабинет.

Терри вошла, затем обернулась, заметив, что он остановился на пороге.

— Милый...

— Да. Сейчас.

Чарльз всмотрелся в затемненную Комнату. Улыбка исчезла. Он коле¬бался, словно в первый раз увидел все это.

„Как будто заблудился”, — подумала Терри и удивилась собственной мысли. Но Чарльз выглядел таким растерянным...

— Что случилось? — спросила она.

— Ничего, — голос его был едва слышен. Это всего лишь кушетка.

Он двинулся вперед.

— Я больше не боюсь.

Терри слегка удивилась неожиданной перемене в его настроении. Теперь Чарльз стоял возле дядиного кресла, придвинутого к кушетке.

— Ты собирался рассказать мне, что случилось, — заговорила она.

— Да. Сию минуту.

Он опустился в кресло, положил руки на подлокотники. Заметив, что девушка наблюдает за ним, Чарльз улыбнулся.

Терри вдруг поняла.

— О! Ты теперь доктор... правда?

— Да.

Это походило на игру. Здесь, в медицинском кабинете... Кабинет — святая святых, место тайн, интимности...

Она посмотрела на руки Чарльза, скользящие взад-вперед по подлокотникам. Сильные пальцы двигались, ласкали...

Терри даже не заметила, как вытянулась на кушетке.

— Отлично, — заявила она, — я буду твоей пациенткой.

...Как ребятишки, играющие в доктора и больную...

— Спроси меня о чем-нибудь, — прошептала она.

Сидя в кресле, Чарльз склонился к ней. Он тоже играл в эту игру. Он казался таким торжественным, таким сильным.

— Они больше не смогут помешать мне, — сказал он.

— В чем помешать?

Его рука ласкала волосы девушки: не совсем обычные отношения психотерапевта с пациенткой. Но ощущение было приятным. Настолько приятным, что можно и не ответить на вопрос.

— В чем? — повторила она.

— В том, чтобы делать это.

Правильный ответ. Чарльз гладил лицо Терри, склонялся над ней, целовал ее в шею. Нежно, очень нежно отыскивал губы девушки. Терри ощущала его совсем рядом, и это уже была не игра, это не имело названия, но этого она хотела и страшилась. Руки отталкивали его, но губы говорили „да” и тянулись вперед, к его губам... Звонок.

Телефон.

Терри попыталась сесть, но Чарльз не позволил.

— Пусть звонит. Никто не знает, что мы в кабинете.

Звонок рвал тишину.

— Нет, — она шевельнулась. — В медицинском бюро знают, что я здесь.

Чарльз взглянул на нее. В слабом свете, проникающем в полуоткрытую

дверь, казалось, что он смотрит сквозь девушку.

— Почему ты сообщила им?

— Я... я всегда так делаю, на случай, если будут срочные известия от дяди.

Звонок повторился. Голос Чарльза заглушил его.

— Да, конечно... Я забыл.

Терри почувствовала, как он отодвигается, и услышала его шепот:

— Почему ты не отвечаешь?

Она поднялась, поправила волосы и подошла к столу.

— Да... кто это? О, Дэйв!..

Она слушала, не понимая, пока доносившиеся из трубки слова вдруг не обрели смысл.

— О, боже! Где?.. Да, сейчас же!..

Видимо, она все-таки повесила трубку, потому что вдруг поняла, что стоит возле стола и рыдает. Чарльз обнимал ее, а она говорила:

— Мой дядя... на сегодняшнем матче... закалыватель...

Наверное, Чарльз понял, потому что кивал и обнимал ее, пока она не сумела взять себя в руки.

— Я должна ехать! Немедленно!

Чарльз пошел за ней к двери.

22

Это был самый чудесный момент в его жизни. Стоять там, в дверях, смотреть на эту проклятую кушетку и в первый раз видеть то, чем она и была в действительности, — всего лишь кушетку. Что она такое? Дешевая мебель и не более того.

Вся эта чушь насчет дыбы осталась в прошлом. Он понял, что свободен, свободен окончательно и навек.

Свободен от прошлого, от забот, отравлявших его настоящее. В первый раз за много лет он мог смотреть в лицо действительности, признавать ее, радоваться ей.

Он не лгал Янцу, не лгал себе. Он знал, что нуждался в помощи. Но теперь нужда отпала — Янц помог ему.

Его смерть была... какое словечко употреблял Янц? Его смерть была травмой. Именно так. Травмирующим инцидентом. Событием, вернувшим ему разум. Он предчувствовал, что все так и будет. Чарльз понимал, вернее, часть его „Я” понимала, что он болен.

Когда внутри у него звучали голоса, Чарльз сознавал, что здесь что-то не так, что все вокруг плохо, ненадежно и потенциально опасно. Доктор Янц... Кушетка...

Но доктор Янц мертв.

А кушетка — всего лишь кушетка.

Так славно теперь сидеть в кресле доктора. Так легко и так спокойно. Янц не был богом — если, конечно, не становится богом всякий, кто садится в это кресло. Здесь возникало ощущение силы. Великой силы.

Потом на кушетке оказалась Терри — пациентка Терри — гибкая, свежая и прелестная, и он познал, что значит быть богом, быть всемогущим.

И прикосновение к Терри служило еще одним доказательством того, что он вплотную соприкоснулся с действительностью.

Но зазвонил телефон.

Все пошло прахом.

Но потом до него дошло: телефон тоже часть реальности. И он перестал сердиться, потому что понял: телефон должен был зазвонить, а Терри — ответить. Она должна была узнать, что случилось.