Кусочек жизни. Рассказы, мемуары

О своей службе Вера Ильинишна говорила восторженно:

— Я дежурю, у милой старушки. Служить сирым — это мое призвание.

Почему она свою старуху называла сирой — неизвестно. Вероятно, для возвышенности стиля. Потому, что у старухи было два сына, четыре внука и даже один правнук. Все, положим, от нее отказались. Старуха всех загрызла.

Сын, нанимавший Веру Ильинишну в дам де компани[96], отозвался о матери загадочно:

— У мамаши ноги не того-с, и она сидит спокойно, но у нее печень.

Вера Ильинишна не совсем поняла эту фразу. Ей даже показалось, что сын как бы радуется, что у старухи есть печень. И, чтобы сразу попасть в тон, воскликнула с искренним удовольствием:

— Ах, как это отлично. Сохранить все свои органы в преклонном возрасте — это большая редкость. Я читала в газете одну ученую статью о том, как у крысы вырезали печень и у нее от этого отвалился хвост. Подумать только, чем мы рискуем, небрежно относясь к своему организму.

Сын хрюкнул что-то в ответ, и Вера Ильинишна была принята на службу. И вот она поняла, что означало в устах сына упоминание о материнской печени.

Приходила Вера Ильинишна ровно в девять утра, согласно договору.

Старуха уже сидела в кресле и шевелила челюстями как овца, с боку на бок, пережевывая какую-то свою жвачку — не то кашу, не то булку в молоке. На столе перед старухой стояли часы без стекла. Завидя Веру Ильинишну, она, проворно чиркнув пальцем, переводила стрелку на полчаса вперед.

— Никогда не можете прийти вовремя? Удивительный народ!

С этого начинался день.

Вера Ильинишна должна развлекать старуху.

С неестественным оживлением начинала она рассказывать все, что придет в голову: как быстро стали ходить автомобили, как безумно дорого стоят газеты, как вредно сладкое для зубов. Рассказывать приходилось все «надвое». Потому, что надо было старухе угодить, а что ей понравится — неизвестно. Поэтому, например, идея о вреде сладкого развивалась так:

— Сладкое иногда очень может испортить зубы, конечно, при значительном его потреблении и в больших дозах.

Здесь следовала маленькая пауза. Если старуха не выказывала протеста, то тема разрабатывалась дальше. Приводились примеры. Сын двоюродного дяди, ужасно неумеренно евший в детстве сахар, к сорока годам не только растерял все зубы, но даже вывихнул ногу.

Если же старуха бурчала нечто неприветливое, тема быстро меняла русло.

— А между тем, ученые в газетах отмечают необычайную питательность сахаристых веществ.

Старуха долго смотрела на нее с ненавистью и отвращением, потом говорила:

— Закройте рот. От вас дует.

Вера Ильинишна испуганно смолкала и сидела, выражая лицом и всей фигурой трепетную готовность.

— Что ж вы молчите как сыч?

Вера Ильинишна улыбалась и начинала лепетать:

— Какая чудная погода!

Но у старухи что-то мелькнуло в глазах. Пожалуй, ей не нравится хорошая погода….

— То есть, по этому времени она недурна, — густо покраснев, поправляется Вера Ильинишна. — А так, сама по себе, конечно, совсем не хорошая. Хорошая погода бывает редко. Вот я читала, что на Таити, в городе Гаити, там совсем другая погода. Совершенно тропическая, и если бы не меридиан, то очень было бы трудно. Конечно, для иностранцев. Туземцам безразлично. Они ходят голые, так что для них ничего не имеет значения.

— Заварите чаю, — вдруг орет старуха. — Сорок раз повторять вам одно и то же. И разотрите мне бок.

— Правый? — с готовностью спрашивает Вера Ильинишна.

— Другой! — злится старуха.

— Ага! Левый, — догадывается Вера Ильинишна.

— Другой! — рычит старуха.

— Боже мой! — мучается Вера Ильинишна. — Сколько же у нее боков?

Иногда к старухе заходит невестка. Веру Ильинишну высылают в другую комнату, и ей слышно только, как старуха сердито бубнит. А гостья подает реплики:

— Ужасный народ!

— Форменная идиотка!

— Ах, все они такие!

Судя по репликам, старуха на нее жалуется. Неужто прогонят?

К восьми Вера Ильинишна имела право уйти.

Без десяти восемь на старуху налетали фантазии.

— Сидячую ванну и массаж спины.

— Сбить гоголь-моголь.

— Пересчитать носовые платки.

— Приметать простыню к одеялу.

— Составить меню обедов на неделю.

— Заштопать четыре пары чулок.

— Поискать в телефонной книге, где живет доктор Марфи, или Парфи, или Фарфи, — как-то в этом роде.

Раньше десяти она Веру Ильинишну не отпускала.

С пылающими щеками, с бьющимся сердцем, как гончая собака, неслась Вера Ильинишна домой.

Там ждало ее «главное».

Главное — дочка Маруся, Мэри, длинная, с обиженным лицом буланого цвета.

— Ты никогда не можешь прийти вовремя! — отрывисто лаяла она. — Я голодна, я жду целый час.

— Так ведь ты бы могла поставить суп на огонь, — робко оправдывалась мать. — Ведь я все утром приготовила.

— Не могу я чиркать ваши поганые спички! — визжала дочь. — Я устала, я, наконец, имею право требовать. Я работаю.

— Я знаю, Марусенька, но пойми — моя старушка никогда не может отпустить меня вовремя.

— Оттого, что вы не умеете себя поставить. Ни гордости, ни чувства собственного достоинства. Позволяете каждому помыкать собою. Мещанка!