Куст

Персона, обосновавшаяся в доме, хранила инкогнито. Непонятные, но не становящиеся от этого бессмысленными, причины периодически влекли человека загадку из города в дом, и пусть бы иные божились, что не важный партработник скрывается за этими стенами. Люди-то знали правду. Словом да делом, загадка осталась, лишь сменив интригующий камзол на тоталитарные латы. И то правда, что люди толком не знали, где в данный момент находится хозяин дома: опустошенное подворье и отсутствие машин никак не вселяли уверенность, что дом пустует. Сельчане с великой радостью вернулись к обходному пути в поле, ведь неприятно и боязно, проходя мимо мрачного дома, рисовать у себя на затылке огневой, всепожирающий взгляд. Уж не сам ли товарищ Быкин, секретарь обкома, родилось благоговейно предположение, словно всплеск неосторожной лягушки, нарушившей гладь озера молчания. Благодать снизошла на беднягу Пономаря, Сергея Иваныча, тракториста, умудрившегося выпустить на волю свой глупый язык. После чего тракторист улетел в тартарары, правда, без трактора, а на его место заступил более серьезный работник.

Подозрительные люди, прибывшие раньше хозяина для перестроечных работ внутри дома, весьма скоро дали о себе знать. Это оказались угрюмые, землистые личности, больше всего напоминающие крепостных рабов Царской России, и появлялись они в деревне в разное время и внезапно. Покупали мясо, молоко, яйца — все то, что естся и пьется. В беседы не вступали. Да никто и не горел желанием. Как только мрачные типы убирались назад в свое темное логово, жители деревушки облегченно переводили дух.

6.

Так, быть может, все бы и тянулось — темная, неразгаданная, зловещая тень тайны, — аж до самого 41-го, когда все тайны окажутся перечеркнутыми крест-накрест. Но вдруг, немногим больше года спустя, произошло куда как более странное приключение.

Жила-была в деревне старая бабка. Звали ее не совсем по-человечьи — Мяскяй. А в переводе с башкирского — Ведьма-Людоедка. Из рода казахов, старая ведьма вовсе не числилась коренным жителем уральских высот, но прозвищу не сопротивлялась и настоящее имя напоминать не спешила. Стало быть, по душе ей пришелся местный фольклор, ведь не сыскать политически безвреднее карги, чем баба-яга костяная нога. Людская молва ей приписывала заговоры — на урожай, на рост поголовья скота, на поправку хворых товарищей. Но не гнушалась Мяскяй и богомерзкой волшбой — наслать проклятие там или порчу, — а потому каждый в деревне считал за несчастье перейти ей дорогу.

В одну из ночей дверь хижины бабки Мяскяй сотряслась от ударов. То был уверенный стук, от такого не отмахнуться задаром. Старая женщина, уже почивавшая на печи, нехотя сползла с нагретой лежанки и поплелась открывать.

Силуэт «землистого» высветился на пороге, и ночью он напоминал призрак или пещерное существо, истомившееся по свету и крови. Гость без церемоний ввалился в дом, не дожидаясь надлежащего приглашения. А бабка Мяскяй подумала о том, что уж этого человека не заморочить никакими приворотами и мяскяйями. Гость произнес всего несколько слов, после чего исчез, столь же внезапно и чуждо, как нагрянул. Но перед уходом он заручился согласием бабки, а точнее сказать, проявил особую напористость. И так уж не хотелось пожилой женщине связывать себя услугами с тем, кому требовалась ее помощь, но перечить она не смогла, даже маленькое слово протеста приберегла на ум. Когда в дом приходят такие гости, становится не до экивоков.

Девчушка Настена была из числа тех тихонь и скромняг, что скрывают за невинным личиком бурный вулкан любознательности. Семилетнюю сиротку пригрела Мяскяй в своем доме больше трех лет назад. Смолоду девочка тесно соприкасалась с ритуальными заклинаниями хозяйки-колдуньи. Бытовало суждение, что отнюдь не бескорыстием проникнуто милосердие бабки Мяскяй, и уж точно не жалость пробудила в ее мутной душе желание удочерить сироту. Но — наследие. Ведь колдунья, не передавшая свои тайны по наследству, попадает после смерти в чан с кипящей смолой в качестве наказания за грехи.

Не скупясь на вопросы, Настена не могла не замечать, как в эти минуты довольно кряхтит ее приемная мать. В своих изысканиях ученица-колдунья коснулась и загадки исчезновения из деревни юных девушек: их сгинуло трое за минувший год. Мяскяй отвечала, но путано, сложно, на самом деле она точно знала, что эту правду Настеньке рановато пока знать. Она и сама-то, грешная и убогая, не стремилась приблизиться к ней и на версту.

Девчушка Настена стала единственным и тайным свидетелем разговора, произошедшего в доме Мяскяй назавтра после прихода «землистого» порученца. И не обратилась вскорости Настенька в колдунью, как того жаждала Мяскяй, — ни в колдунью, ни в ведунью, ни в лекаршу. Ведь была война, и все цели оказались утраченными, и выросшая Настя стала учителем истории, и именно через нее просочилась правда о Мяскяй и о Проклятом Доме.