КУТУЗОВ

– Пся крев! Гицель! Лайдак! Твое счастье, что император близко, а то…

Он с силой отшвырнул от себя Черепковского и, ругаясь, отбежал вместе с французом к своим.

Через минуту к пленным подъехал молодой польский улан и скомандовал:

– Марш!

Подгоняя пленных тупым концом пики, улан погнал их к Доронину. Пленные шли и смотрели по сторонам. Их сердце радовалось: от линии боя в тыл несли и вели десятки раненых французских солдат и офицеров.

– Что, голубчики, аль, напоролись? – кивнул Табаков.

У Доронина Черепковский обернулся назад – посмотреть, как стоят наши, чья берет. Но за Шевардинскими высотами только подымался вверх густыми клубами сизый пороховой дым и воздух сотрясался от беспрерывного тяжелого, многоголосого гула орудий.

II

Пленных целый день продержали в поле за сожженной деревней Фомкино. Их набралось человек до ста, в большинстве пехотинцев. Кавалеристы и артиллеристы попадали в плен меньше.

Пленные с тревогой поглядывали на восток, где кипел, не умолкая, бой. Земля дрожала от гула сотен орудий. Клубы порохового дыма, словно грозная, черная туча, застилали весь горизонт, не рассеиваясь ни на минуту.

Русские солдаты беспокоились, устоят ли наши.

Настроение у пленных было невеселое. Им казалось: если они попали в беду, то дело вообще плохо. Они видели все в мрачном свете:

– Где там устоять? Эдакая силища!

– Что сила? Ай не видишь, сколько они раненых волокут? И подкреплений нет – одни обозы, – возражали более спокойные.

По виду обозных нельзя было сказать, что французы побеждают. Да и раненые, которых несли и везли с поля боя, что-то не очень хвастались успехами.

День проходил. Обозы оставались на прежних местах: стало быть, французы не сбили русских с их позиции у Бородина.

Под вечер пленных, не покормив ни разу за день, погнали к Гжатску.

– Не успели умереть за отечество, натерпимся в неволе, – сокрушался курносый Табаков. Всегда веселый, даже он приуныл.

– Помереть за родину никогда не поздно, – ответил Черепковский, шедший с ним рядом.

– Что толку-то помереть лишь бы как! – бурчал Табаков.

– А я разве советую тебе вешаться вон на той березе?

– А что же делать?

– Разбить конвой и бежать. Нас тут человек около сотни, а улан только десять.

– Надо подговорить людей! – оживился Табаков.

Черепковский и Табаков, незаметно переходя по рядам, стали подбивать товарищей, но соглашались не все.

– Не привел господь погибнуть в стражении, так, значит, нечего задаром и помирать: мы ведь без оружия, а у них вон и пики, и сабли, – сказал старик канонир.

С ним соглашались и высказывали примерно те же соображения многие.

– Лучше теперь пропасть, чем дожидаться, как заведут невесть куда и запишут в полк. Видал, кого меж ними нет – всякой нации. Думаете, все по доброй воле идут? И с нами тоже не больно станут разговаривать, – усовещивал малодушных Табаков.

Все-таки нашлось человек двадцать, решивших попытаться бежать из плена. Черепковский и Табаков собрали их возле себя.

– Теперь, Левон, ты будешь нам всем за командира, – сказал Табаков. – Делай как знаешь, а мы должны тебя слушать!

– Ладно, ребятки. Примечайте только дорогу! – ответил Черепковский.

В сумерки пришли в какое-то еще не сожженное и не покинутое жителями село. Пленных поместили в большом сарае. У двери оставили двух спешенных улан – остальные разбрелись по селу покормиться и пограбить.

Черепковский решил воспользоваться слабостью караула. Он сказал нескольким товарищам, чтобы они затеяли притворную драку, а сам приготовился напасть на караул.

Услыхав шум, улан с проклятиями и руганью смело раскрыл дверь и вошел в полутемный сарай.

Черепковский ударил его по голове колом. Улан упал. Пленные, решившие бежать, кинулись в полураскрытую дверь, смяли второго улана, стоявшего у сарая, и бросились в разные стороны наутек.

III

Дружки – Черепковский и Табаков – бежали вместе. Они кинулись за сарай в кусты, а потом перемахнули через болотце в лес. На опушке леса приостановились, ожидая товарищей, но все бежавшие рассыпались в разные стороны.

Тем временем в селе поднялся переполох, послышались крики и выстрелы.

– Собирали-собирали дружину, а остались только вдвоем, – усмехнулся повеселевший на свободе Табаков.

– Надо уходить. Не стоять же нам тут! – сказал Черепковский.

И они пошли лесом на север, стараясь уйти подальше от Смоленского большака.

Небо затянулось тучами, окончательно стемнело. Они вышли на какой-то луг, уставленный стогами сена.

– Дальше не пойдем. Переночуем здесь, – предложил Черепковский.

– Вот тебе и ночлег: воздушным плетнем обнесу да небом накроюсь, – говорил Табаков.

– Зачем так? Мы в стогу переспим.

Дружки вырыли в стогу логово и улеглись, прижавшись спинами друг к другу.

Проснулись озябшие и голодные. Всходило солнце.

Покурили и тронулись дальше перелесками и полянами. Чувствовалось, что близко деревня.

И вот она показалась впереди. В деревне голосисто пели петухи.

– Если петух цел, значит, франц еще сюда не добрался, – говорил Черепковский, выходя из кустов на проселочную дорогу. – И собаки не брешут, – стало быть, никого чужого нет.