Кутузов. Книга 2. Сей идол северных дружин

Кутузова печалило, что любимая дочь, его «ленивый дружочек», в приятных хлопотах нового брака начала забывать о нем. Он лишь намекнул ей об этом в письме от 13 декабря со своим величайшим тактом: «После приезда твоего из Ревеля получил я только одно письмо от тебя. Это не потому, что ты отвыкла меня любить, но потому, что отвыкла ко мне писать».

А кому, как не Лизоньке, мог он исповедоваться?

Наступил новый, 1812 год. Когда отшумели веселые рождественские праздники, Михаил Илларионович стал все более испытывать приливы тоски по семье, по детям и внукам, по своей Папушеньке, видимо счастливой с Николаем Федоровичем Хитрово. А счастье всегда эгоистично…

«Лизонька, мой друг и с детьми, здравствуй… – писал он 19 января. – Все твои сестры мне пишут; от тебя же я не получил ни одного письма, что меня много озабочивает, и я тебя прошу успокоить меня с первым отправляющимся сюда курьером. Ты не поверишь, милый друг, как я начинаю скучать вдали от вас, которые одни привязывают меня к жизни. Чем долее я живу, тем более убеждаюсь, что слава ничто, как дым. Я всегда был философом, а теперь сделался им в высшей степени. Говорят, что каждый возраст имеет свои страсти; моя же теперь заключается в пламенной любви к моим близким; общество женщин, которым я себя окружаю, не что иное, как каприз. Мне самому смешно, когда я смотрю, каким взглядом я смотрю на свое положение, на почести, которые мне воздаются, и на власть, мне предоставленную. Я все думаю о Катеньке, которая сравнивает меня с Агамемноном. Но был ли Агамемнон счастлив? Как видишь, мой разговор с тобой нельзя назвать веселым. Что ж делать! Я так настроен, потому что вот уже восьмой месяц, как никого из вас не вижу…»

Конечно, трогательно, когда любимая внучка пишет дедушке, словно он и вправду царь Микен – самого могущественного государства эллинов – и предводитель всех сил в Троянскую войну. Но ведь недаром сказано об истине, которая глаголет устами младенца. Злой рок тяготел над родом Агамемнона[17] – начиная с Тантала и кончая им самим и его детьми – Ифигенией и Орестом. После всех одержанных побед не находится ли сам Михаил Илларионович в положении Агамемнона, которого преследуют зло и несправедливость…

В Петербурге уже шептались друг другу на ухо, что Кутузов будет отставлен.

Переговоры о мире, перенесенные в Бухарест, продолжали топтаться на месте. Султан Махмуд II, ободряемый Бонапартом, не признавал даже тех уступок, на которые вынужден был пойти великий визирь. От сицилийского консула в Константинополе Михаил Илларионович знал о заявлении, которое официально сделал на диване французский посол Латур-Мобур: «Наполеон решил уничтожить Российскую империю и ничуть не сомневается в успехе этого предприятия, так как уверен в содействии Пруссии и Швеции».

Не так важно, что здесь ложь, а что правда. Важно, что турки впечатлительны, а сейчас и вовсе ослеплены могуществом Бонапарта. А Петербург недоволен. Подогреваемый недоброжелателями Кутузова, Александр I прислал ему рескрипт, выдержанный в резких тонах: «Не могу я скрыть от вас неприятное впечатление, которое произвели надо мною последние депеши ваши. Мирная негоциация не вперед продвигается, но назад…»

Государь подтвердил обязательность прежних территориальных притязаний и потребовал от главнокомандующего Молдавской армией, в том случае если Порта не согласится заключить договор на прежних условиях, тотчас же возобновить военные действия. Взятые под Слободзеей турки объявлялись военнопленными и отправлялись в глубь России.

Кутузов исполнил повеление императора; представители Порты были смущены и просили подождать отвег султана. 3 января 1812 года Михаил Илларионович объявил по армии о прекращении перемирия. Он не мог вести операции за Дунаем в широких масштабах, но сделал все, чтобы напугать турок. Отряды Булатова, Гартинга, графа Ливена и Тучкова в феврале перешли по льду через Дунай, захватили пленных и припасы.