Кузина Филлис. Парижская мода в Крэнфорде

Дина и Ханна Доусон, чьи имена красовались на табличке над входом в лавку (я же называл их просто мисс Доусон и мисс Ханна), полагали, будто приглашение к мистеру Питерсу – величайшая честь, о какой может мечтать молодой человек, и я окажусь кем-то вроде Иуды Искариота наших дней, если, получив такие привилегии, не обеспечу своей душе спасение. Что до мистера Холдсворта, то, видя, как много времени я провожу в его обществе, старые девы качали головами.

Между тем он был очень добр ко мне, и однажды, отрезая себе ломоть домашней ветчины, я подумал, не пригласить ли мне своего патрона на чашку чая, ведь он наверняка захочет полюбоваться ежегодной ярмаркой, которая шумела под моим окном (во всяком случае, меня, семнадцатилетнего, очень привлекал вид палаток, каруселей, зверей в клетках и тому подобных провинциальных диковинок). Однако стоило мне лишь вскользь упомянуть о ярмарке, как мисс Ханна прервала меня монологом о порочности такого рода увеселений. Осудив тех, кто погряз во грехе, она перешла к Франции и высказала весьма нелестные суждения о её обитателях, а также обо всём иностранном вообще. Чувствуя, что моя домовладелица того и гляди поразит свою конечную мишень и мишень эта – не кто иной, как мистер Холдсворт, я счёл разумным поскорее завершить завтрак и удалиться настолько, чтобы гневный голос из гостиной не мог достичь моих ушей. Впоследствии я был несколько удивлён, когда услышал, как сестры удовлетворённо подсчитывают выручку ярмарочной недели, приговаривая, что иметь кондитерскую лавку на углу рыночной площади не так уж плохо. И всё же пригласить мистера Холдсворта к себе я так и не решился.

Первый год моего пребывания в Элтеме был ничем не примечателен, однако, когда мне почти уже исполнилось девятнадцать и я стал подумывать о том, чтобы отрастить бакенбарды, я узнал кузину Филлис, о чьём существовании до тех пор даже не подозревал. Мы с мистером Холдсвортом на весь день отправились в Хитбридж, где нам предстояло как следует потрудиться. Деревня располагалась неподалёку от Хорнби – последнего пункта нашей железной дороги, строительство коей было закончено более чем наполовину. Долгая поездка за пределы города стала тем долгожданным событием, о котором я мог поведать в письме домой. Я пустился в описания пейзажей, чем грешил нечасто, рассказал отцу о болотистых пустошах, поросших диким миртом да мягким мхом, о зыбкой земле, по которой мы прокладывали дорогу, о том, как мистер Холдсворт и я дважды ходили обедать (наше путешествие растянулось на целых два дня и одну ночь) в симпатичную деревушку, расположенную неподалёку от места работ, и, наконец, о том, что я надеюсь выезжать туда часто, поскольку нетвёрдая почва доставляет инженерам немало хлопот: стоит пригрузить один конец рельса, поднимается другой. (Интересы пайщиков меня, как можно догадаться, заботили мало, и я не огорчился, получив известие о том, что до завершения строительства узла нам предстоит провести ещё одну линию по более пригодной местности.)

Обо всём этом я написал очень пространно, радуясь появлению достойного предмета для рассказа. Из ответного письма я узнал, что троюродная сестра моей матери замужем за пастором-конгрегационалистом по имени Эбенизер Хольман и живут они в Хитбридже – той самой деревушке близ Хорнби, о которой я упоминал. Так, по крайней мере, думала моя матушка, никогда не видевшая своей кузины Филлис Грин. Эта наша родственница была, как полагал отец, единственной наследницей своих родителей. Старый Томас Грин владел без малого пятьюдесятью акрами земли, и теперь поместье наверняка отошло к его дочери. Упоминание о Хитбридже, очевидно, пробудило в моей матушке родственные чувства. Отец написал мне, что она настоятельно просит меня, как только я снова окажусь в тех краях, разузнать, действительно ли там проживает священник Эбенизер Хольман и женат ли он на Филлис Грин. Получив утвердительные ответы на оба вопроса, я должен был разыскать дом священника и рекомендоваться его обитателям как единственный сын Маргарет Мэннинг, урождённой Манипенни. Я разозлился на себя за то, что написал родителям о Хитбридже: не открой я им название деревушки, мне не пришлось бы выполнять столь обременительного поручения. По моему мнению, мне было бы вполне достаточно знакомства с одним священником-конгрегационалистом, но после того как воскресные уроки катехизиса с мистером Доусоном остались позади, судьба свела меня со старыми Питерсами, и каждый раз, когда они звали меня к себе на чай, я по пять часов кряду учтиво терпел их общество. Лишь оказавшись в Хитбридже, я наконец-то вдохнул воздух свободы, однако и здесь мне предстояло отыскать священника – с тем, вероятно, чтобы снова отвечать катехизис или же пить чай. Кроме того, мне не хотелось рекомендовать себя незнакомым людям, которые, возможно, никогда не слыхали странного[2] имени моей матери, а если и слыхали, то едва ли вспоминали о ней чаще, чем она о них до тех пор, пока я по неосторожности не упомянул о Хитбридже в своём письме.