Кузьма Алексеев

Министр Аракчеев и обер-прокурор Куракин умеют спрашивать… Но сегодня не хочется думать о делах. Нынче у Андрея Максимовича великий день. Пятьдесят лет он живет на свете — не коротенькая жизнь, что ни говори. Жизнь, считай, пройдена. И пережитого не воротишь. Да и для чего его возвращать? У каждого часа счет свой, своя цена. Нынешний час он тоже решил сделать незабываемым. На юбилей званы гости, и гости Андрея Максимовича — не совсем обычные люди.

Из кремлевских подвалов выкатили двенадцать бочек разносортного вина. От всевозможных яств ломились столы. Гости кланялись ему и подносили подарки. Один архиепископ не склонил головы. Он сидел вместе с макарьевским игуменом и молчал.

— Почему с закрытыми ртами сидим, а? — рассмеялся губернатор.

По залу прокатился шум. Все наперебой загалдели. Строганов встал и громко объявил:

— А мы, Андрей Максимович, церемониям не обучены. Как скажешь, так и поступим. Желаешь — будем речи говорить. Вот хоть я начну… Начну о том, как ты о нас заботишься…

После Строганова знатные гости один за другим вставали, хвалили хозяина, желали ему всяческих благ и выпивали по полной чарке «до дна».

— Что не пьешь? — спросил губернатор у Строганова, когда увидел, что тот вино лишь пригубил.

— Я вот гляжу на тебя, князь, и завидую тебе. Ты забыл, что мне-то уж семьдесят стукнуло. А ты еще молодой!..

Вениамин вышел на свежий воздух. Прямо перед парадным крыльцом в костяную дудочку дул один старичок-музыкант. Невзрачный такой, худенький, дряхленький телом, а вот глаза его были острые, живые, как у молодого, светлые, как озеро в солнечный день.

— Как тебя зовут? — от нечего делать спросил архиерей.

— Помраз я. И отец мой Помразом был. Эрзяне мы.

— Чем-нибудь угостили тебя, старик?

— Хлеба ржаного кусочек кинули с кухни…

— Ну вот, видишь, Отец небесный тебя не оставил, — подмигнул ему Вениамин и рукавами своей рясы взмахнул вверх.

— А я, думаю, Верепаз пожалел меня, — промолвил старик и снова прислонился губами к дудочке.

Раздался ее надрывный плач. Он был настолько горестным, что сердце у Вениамина дрогнуло. И дышать стало тяжело, словно воздуха для дыхания не хватало. От выпитого вина это или от грустной песни?..

Покаянные грехи

Вернувшись из Зимнего дворца в Лавру, архимандрит Серафим затворился в своих покоях, не раздеваясь, лег в постель.

Страшно было даже подумать, где он был. А уж о том, что там наговорил императору Александру Павловичу, и вспоминать не хотелось. Но Господь дал ему сил и решимости высказать наболевшее на душе. И это Серафима утешало. Да и сколько же можно молчать и смотреть смиренно, как обер-прокурор дела церковные под себя подмял?! Государю он так и сказал: «Церковь наша как вдова безутешная. В прошлом у неё един заступник был — Патриарх, он руководил всеми епархиями. Ныне же каждый архиерей — сам себе хозяин. А Синод в лице обер-прокурора не о духовном печется — только о собственной славе и выгоде».

Император позволил Серафиму высказаться. Слушал долго и внимательно. Обещал подумать. Особенно по поводу объединения церковного ведомства с делами просвещения. Мало было почета и уважения к духовным лицам, будет еще меньше. А где вера ослабеет, там окрепнут ересь и непослушание. Долго ль до беды тогда? Чем народ удержишь? Как государство сохранишь?

Долго лежал архимандрит, опрокинувшись навзничь. Последней, догорающей головешкой тлел в его мыслях один и тот же мучительный вопрос: что будет дальше? И с ним самим, и с русской церковью, несчастной и обездоленной… На кого теперь уповать? Кому высказать свои чувства, обуревавшие его? Иисусу Христу? Только он остался последней надеждой, единственной искрой света в окружающей темноте. Отец Серафим собрал последние силы, встал со своего места и, подходя к красному углу с образами, с плачем и глухими рыданиями опустился на колени:

— Господи, милостивый! …

Дрожало пламя на лампадке, и казалось: Бог действительно слышит его и дает ему сигнал. Мало-помалу на сердце архимандрита становилось спокойнее и спокойнее, будто открылось окно и от свежего воздуха дышать стало легче.

Тут в покои, стараясь не шуметь, вошел прислужник — Никодим. Увидев, что настоятель не спит и закончил молитву, помог ему встать, усадил в кресло, заботливо прикрыв его ноги мягкой овчиной, сказал:

— Архимандрит, графиня Сент-Приест пожаловала, просит принять её.

— Хорошо, зови, — оживился Серафим.