Кузьма Алексеев

После аудиенции Александр Павлович вошел в спрятанную позади кабинета дверь и исчез за нею, как его и не было. Перед единственной иконой Спасителя пал на колени, стал неистово молиться. Затем встал, умылся и лег спать. Кровать односпальная, узкая и жесткая. После Аустерлица он вел солдатский образ жизни, готовил себя к военным испытаниям. Спал государь на соломенном матрасе. Под голову клал круглый, обитый грубым сукном валик, жёсткий, точно камень. Несмотря на неудобства, Александр Павлович сразу потонул в таинственном сне. Вот он будто бы проходит лесной дорогой. Дорога узкая, как палец. Зато воздух вокруг чистый и лучезарный! Шагает император по этой дороге, любуется природой, как вдруг нос к носу столкнулся с обер-прокурором. Голицын словно бурый взлохмаченный медведь — пузатый, широкоплечий, могучий. «Куда путь держишь, милый, куда так торопишься?» — как будто спросил Александр Павлович. — «Как куда? — удивился вставший перед ним человек. — Серафима преподобного казнить. Он сует свой нос куда не просят. Аль не слыхивал, государь мой?» — Александр Павлович не успел ответить. Над его ухом раздался чей-то крик. Сон исчез.

У изголовья царя стоял адъютант Родион Хвалынский.

* * *

Вернувшись из Лавры, Софья Алексеевна переоделась, села пить горячий шоколад, как присоветовал ей лекарь немец, дескать, это лекарство ото всех существующих болезней самое действенное. Пока графиня смаковала заморский напиток, рядом с ней молча стояла в ожидании приказа горничная Ульяна Козлова.

— Какие новости без меня тут? — спросила её графиня.

— Цыганки, которые Вам гадали, денег просят. Они на улице Вас ожидают …

Ульяна хотела было выйти, графиня ее остановила. Раздвинула портьеры на окне, глянула во двор. Действительно, там стояли, сбившись в кучку, как овцы, пестро одетые женщины.

— У тебя есть деньги? — спросила графиня.

— Четвертый месяц как Вы мне не платите. — Уля отступила к двери — графиня трижды уже таскала её за косы.

Из кармана домашнего платья Софья Алексеевна достала два пятака, бросила их в распахнутое окно. Черноволосые женщины, громко галдя, кинулись подбирать деньги.

— Где утренняя почта? Почему не принесла?

— Её дворецкий просматривает… Вы сами приказали. — От страха голос служанки задрожал.

— Ступай принеси!

Когда Ульяна принесла почту, графиня вскрыла первое, попавшееся под руку письмо, принялась читать. Письмо было из Сеськина.

«Уважаемая свет-графиня наша, Софья Алексеевна, у нас здесь жизнь пошла кувырком, — жаловался ей управляющий Григорий Козлов. — В Рашлейской роще, где у местных язычников находится ихняя Репештя, каждую неделю Кузьма Алексеев (вы его знаете, единожды он Вас отвозил в Петербург) на молениях призывает крестьян не платить подати. В прошлом году многие уже не пахали и не сеяли свои земельные наделы, теперь на них растут одни сорняки. Люди голодают, едят одну мякину с лебедою да хлебают суп из крапивы. Ни хлебушка, ни денег от них нет и не предвидится…»

У Софьи Алексеевны скривились губы. Она схватила со стола колокольчик, тряхнула. Уля снова вошла, встала у порога.

— Где Алевтина, почему её не слыхать? — Графиня спрашивала про свою шестнадцатилетнюю дочку, которая была готова денно и нощно вертеться подле женихов.

— За нею адъютант императора заезжал, полковник Хвалынский.

Графиня улыбнулась: вот спасение от её бед! Однако дочь придется наказать — куда это она без спросу из дома отправилась?..

* * *

В свободное от монастырских забот время отец Серафим пишет иконы. Этому мастерству он научился еще в Арзамасе, когда служил певчим в церкви. Позади храма старенький дьячок имел маленькую горенку и рисовал там святых угодников. К этому прикипел всей своей пылкой душой и Серафим. И до сего дня не расставался с любимым занятием. Выдастся свободный час — снимет облачение архимандрита, наденет старенькую рясу — и в мастерскую, маленький кирпичный домик, который в прошлом году сложили пришлые монахи, каждое лето останавливающиеся в Александро-Невской лавре «научиться большому искусству храма». Эти шесть монахов, как и сам хозяин Лавры, оказались земляками-сородичами из Арзамаса. Умели тоже рисовать, лепить, вырезать, словом, мастера на все руки.

Нынешним вечером Серафим снова возвратился к прерванному любимому делу — рисовать икону. На ней был изображен Иоанн Креститель, плывущий по синему небу на белом облаке. Под ним бесконечная черная земля. Сам Креститель о двух головах. Одна, живая, на плечах, где и полагается ей быть, вторая, отрубленная, в сосуде, который он держит в руке. На спине у святого крылья, как у птицы. Этим Серафим хотел показать: человек, который побеждает свои грехи, подобен вольной птице: взлетает до самого неба. На лице Иоанна гнев и удивление. Глаза орлиные, острые.

Сегодня Серафим решил дописать крылья. Насыпал в теплую воду золотого порошка, помешал, и когда тот опустился на дно сосуда, лишнюю воду слил. Во влажный порошок добавил яичный желток, растер как следует и принялся рисовать перья. Вскоре из-за спины Крестителя не крылья показались, а два пылающих пламени.