Кузьма Алексеев

Раиса ахала. Корова испуганно лягалась, грозя опрокинуть бадейку с молоком. А Настя начинала рассказ заново, то хватаясь за голову, то хлопая себя по бедрам. От услышанного у Виртяна задрожали ноги. Он сел на ступеньку крыльца, боясь дышать. Вспомнил последнюю поездку в Нижний. Туда его послал управляющий с обозом лосиных туш. Мясо староста Максим Москунин выгодно продал татарам, а на вырученные деньги купил Козлову пятьдесят пудов соленой рыбы и восемьдесят мешков овса. Десять мешков погрузили на телегу Виртяна. По дороге домой в один из мешков он воткнул железный штырь. Он, видимо, и сгубил жеребца. Задуманная Виртяном месть удалась на славу. Прошлой весной Козлов забрал у него участок посевной земли, которые давал на пять лет. Теперь один остался, а ртов-то сколько, поди прокорми! Двое неженатых сыновей, мать с отцом, да сам с Раисой… Еще один сын, Гераська, правда, в Лыскове он живет, большим человеком считается, служит у купца Строганова. А здесь, в доме, еще женатые сыновья есть: Помраз с Арсентием с женами и детишками мал мала меньше да Семён-холостяк. Как столько народа в избе помещается, Виртян и сам удивлялся. Да что ж делать, в тесноте — не в обиде! А у Козлова даже лошади вольготней живут, у каждой свое теплое, чистое стойло.

* * *

Весной о земле сказ особый. И мысли и хлопоты сельчанина по весне только о земле. Это и понятно: весна дает жизнь всему, что будет посеяно. А потому весной дорог каждый клочок земли.

С давних пор ведется: весна пришла — пора паевые участки распределять. Черноземы под горой Отяжка ежегодно по жребию доставались сельчанам, которые заботливо ухаживали за землицей: возили навоз со дворов, торф с лесного болота. А нынче прошел слух, что графиня запретила дележку земли и отдает ее управляющему в аренду.

Как только весть облетела все село, мужики посмелее бросились к Козлову, но тот даже за ворота никого не пустил, сказался больным. Село забурлило. Староста Москунин вынужден был собрать сход.

В центре села, у лавки управляющего, сгрудилась шумная толпа. На крыльце лавки — Москунин. Управляющий так и не показывался.

— Эрзяне, послушайте, что скажу! — пытался перекричать всех Москунин. — Плетью обуха не перешибешь! Хозяйка не дает нам нынче свои земли. Шуми, не шуми — ничего не исправишь. Это ее земля, ее воля…

— Обществу, значит, фигу с маслом, а Козлову нашу землицу?!

— Не бывать этому!

— Лучше по домам идите. Драку затеете, еще хуже будет.

— А ты, трусливый пес, перестань нас пугать. Мы пуганые!

Больше всех возмущался Кузьма Алексеев, не прятался за чужие спины, смело говорил, что думает:

— Мужики! Уступим сейчас — потеряем все, что имеем. Надо драться!

И решил сход: идти за правдой к самому губернатору в Нижний и спросить, как им поступить в данном случае. Выбрали из сельчан пять ходоков. Возглавил их Алексеев. «Кузьма, — говорили крестьяне, — знает, к кому подойти и как действовать. Все ходы и выходы в Нижнем ему знакомы».

Через три дня посланники вернулись от губернатора и сообщили, что поле он разрешил пахать под наблюдением управляющего.

— Без него обойдемся, а то он наши паи отберет! — уверил мужиков Алексеев и добавил, что у него бумага гербовая имеется, которая выручит в случае чего.

И вот наступил день выхода в поле. С утра было солнечно и тепло. Люди и обозы двинулись под Отяжку, на поля. Два дня восемьдесят лошадей пахали и боронили черноземы. Фыркали натруженно лошади, покрикивали пахари. Кто сохой пахал, кто железным плугом. Белели мужицкие рубахи, пестрели женские платки и кофты. Слышались смех, плач детей. Работа кипела.

Виртян Кучаев пахал со своими четырьмя сыновьями парою лошадей тот пай, который отобрал у них Козлов. Думал-думал Виртян да и пустил лошадку на отобранный участок, который находился на самом краю поля. За плугом сыновья ходили по очереди. Освободившийся от работы Семен подошел к отцу.

— Тятя, отпусти меня к тетке Оксе помочь, она с Никиткой одна пашет. Дед Видман, говорят, хворает. Да и какой из него пахарь?..

Виртян почесал бороду, сказал добродушно:

— И Арсентия забери с собой, чего ему под телегой-то лежать?

Окся неловко держала плуг, он ее не слушался, и борозда получалась кривая. Никитка, который вел под уздцы лошадь, ворчал недовольно:

— Мамка, да ты крепче, крепче держи, а то срамно у нас получается…

— Не переживай, сынок, — успокаивала его Окся, — это лемех притупился сильно, вот и борозда косая.

— Да и Серко постарел, слабый он, — поддержал мать Никитка, видевший, что она сама из сил выбивается. — Ему уж двадцать лет в обед, как дедушка говорит.

— Может, отдохнем, сынок?

— Отдохнем, — согласился мальчик. — А потом ты, мамка, Серка будешь водить, а я за сохой похожу.

— Походишь, милый, когда вырастешь…

— Вот приедет отец, вдвоем станем с ним пахать. Дедушку под телегой спать уложим, пусть в тени отдыхает. Здесь хорошо, в чистом поле…

— Где он теперь, отец-то твой? — вздохнула Окся. — Да, как на грех, деда лихоманка затрясла. В последнее время что-то он еле ноги носит.

Грустную речь матери прервал Никитка, радостно закричав:

— А вот и помощники к нам пришли!