Кузьма Алексеев

Серафим поднёс свечу поближе, еще раз вгляделся в икону. Лик Иоанна определенно ему не нравился. Что-то не получилось в образе. Но что? Он мучительно искал ответа и не находил. Как же будет рисовать Божьего Сына? Если Иисус не получится — большой грех падет на голову богомаза. В расстройстве Серафим отложил кисти, оделся и вышел. Прошелся вокруг Лавры, побродил по берегу Невы. Вечерело. На бархатно-синем небе звёзды запорхали лёгкими бабочками. Левый край небосвода заволокла огромная желтая туча. Внутри её как будто пламя зрело.

От тишины и душного воздуха Серафиму стало трудно дышать. Он вернулся в свою келью, зажег лампадку перед иконой Божьей Матери, но молиться не стал. На большой, кованный железом сундук постелил дерюгу и лёг. Сон не шёл. Серафим то потел от жары, то его бросало в холод. Долго лежал на спине с открытыми глазами, слушал окаменевшую пустоту кельи. Только изредка откуда-то доносились тихие голоса да натужный скрип тележных колёс. Мысли в голове путались.

Почудилась ему тихая материнская улыбка. Нежные её руки, которые часто сажали его на теплые колени. Шестилетний Кузьма (это имя он сменит во время учебы в духовной семинарии) жил у дедушки с бабушкой. Были они богатыми людьми и единственному своему сыну не позволили жениться на забеременевшей от него крепостной Алене. Да он вскоре и забыл о своём увлечении, уехал в город и там нашел новую подругу. Однако родившегося дитя они взяли на воспитание, а Аленку сосватали за старичка, пасшего у них в имении гусей. Отчим не обижал мальчика, хотя и звал его найдёнышем.

Когда дед куда-нибудь уезжал из имения, а бабушка засыпала, маленький Кузьма в одной рубашонке убегал к своей матери, которая жила со своим мужем в маленьком домике при птичьем дворе. Она угощала его горячими пирогами и пела грустные песни на незнакомом языке. Только потом мальчик узнал, что она была эрзянкой. Когда Кузе исполнилось восемь лет, дедушка привел его в сельскую церковно-приходскую школу. За красивый голос и прилежание его приняли в церковный хор. Там у него завязалась дружба с мальчиком, который теперь Нижегородский и Арзамасский епископ Вениамин. И до сей поры они друзья и единомышленники. Встречаются, правда, редко: раз-два в году в Синоде.

Серафим вспомнил о последнем письме от Вениамина, где тот жаловался на мордву Терюшевской волости, которая встала против церкви. «Да, нелегко придется Вениамину, — вздохнул Серафим, — если уговоры не помогут, только кнут да плаха усмирят бунтовщиков. А грех-то это какой! Не приведи Господь!»

Серафим отбросил дерюгу, сел на край сундука. Душно. Жарко. Крестясь, пробормотал:

— Что угодно Богу, то и творит…

* * *

После аудиенции у императора Куракину пришла мысль заехать к Трубецкому, своему шурину. Не успев выйти из кареты перед большим домом князя, Алексей Борисович увидел, что сам Пётр Сергеевич, будто ожидая его, стоит на крыльце. Радостно поприветствовали друг друга. Прошли в гостиную. Трубецкой показал гостю недавно купленные дорогие картины. Поговорили о том, о сём, о последних столичных новостях, и хозяин пригласил Куракина в кабинет, где, к удивлению гостя, уже был накрыт стол на три персоны.

— Ты кого-то ждёшь, Пётр Сергеевич? — только сейчас почувствовал неловкость от своего неожиданного визита Алексей Борисович.

— Да не смущайся, я тебе всегда рад, — успокоил Трубецкой. — Сына жду. Сергей хотел заехать.

— А Мария Петровна где? — спросил Куракин о жене хозяина.

— Уехала к Софье Алексеевне Сент-Приест. Ей из нижегородского имения плохие вести прислали. А ты же знаешь, что наши сёла — по соседству, выходит, и заботы общие, — объяснял Трубецкой. — Мордва непокорная голову поднимает.

— Да погоди ты расстраиваться, — успокоил шурина Куракин. — Спрошу Руновского, какие у него там пророки появились. — Пошли в Нижний своего человека, пусть он добром-ладом посмотрит, какие причины имеются для смуты у мужиков. А ещё лучше — поехать и посмотреть на месте самому.

— Перед рабами презренными на колени ставишь меня, князь? — разгневался Трубецкой. Дрожащими руками сунул в мундштук сигарету. Закурил. — Давненько хотел спросить тебя: зачем сколько сыщиков держишь, если пользы от них никакой? С каким-то сельским пророком и то справиться не смогли.

После тягостного молчания Трубецкой добавил сердито:

— И духовники наши, считай, только рясы умеют носить.

Куракин в ответ что-то хотел возразить, но тут в кабинет вошел высокорослый здоровяк в мундире штабс-капитана, с грачиным могучим носом, узкоскулый, глаза навыкате, покрасневшие. Поздоровался рассеянно с гостем, прошел к горевшему камину. Сам весь дрожал.

— Что это с тобой, Сергей? — Трубецкой приподнялся из-за стола и удивленно уставился на сына.

— Какая-то лихоманка ко мне пристала, все тело ломит, — бросил тот нехотя.

— Ну, я пошел, дела… — Куракин стал прощаться, сочтя себя лишним.

Трубецкой не стал его задерживать, вежливо проводил до кареты и пообещал нанести ответный визит вместе с княгиней.

* * *