Кузьма Чорный. Уроки творчества

Добывая в своих романах-«лабораториях» искусст­венную молнию или «трихину» идей, давая им раз­виться до логического (как писатель сам это представ­ляет) конца, а герою — «за черту переступить», До­стоевский этим самым хочет как-то предупредить и даже напугать своего современника. Иногда звучит это у него апокалипсично, «по-аввакумовски». Например, сон Раскольникова: «Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслы­ханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу. Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих, избранных. Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные... Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина, и му­чился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать... Кое-где люди сбе­гались в кучи, соглашались вместе на что-нибудь, кля­лись не расставаться,— но тотчас же начинали что-нибудь совершенно другое, чем сейчас же сами пред­полагали, начинали обвинять друг друга, дрались и резались. Начались пожары, начался голод».

Тут можно припомнить и рассказ Достоевского «Сон смешного человека», написанный как бы в жанре «фантастики». Однако именно в творчестве До­стоевского футурологическая направленность, харак­терная и для Свифта, Толстого и других великих, стала мироощущением художественной литературы вообще — приобрела чувство «последнего кризиса». Как челове­честву двигаться вперед, не ставя под угрозу собствен­ное существование и не оставляя позади самого человека,— эта тревожная мысль-чувство живет в лите­ратуре XX века как неверие или уверенность, как отчаяние или надежда, как апатия или порыв. По-разному живет в разных литературах и в произве­дениях разных писателей.

Многое в русской жизни и в мире произошло совсем не «по Достоевскому». Капитализм, например, разви­вался и на почве «богом избранного» русского народа, хотя и не надолго, потому что история созрела для со­циалистической революции.

Но наше время не меньше, а еще больше чревато кризисами, чем то, которое породило трагедийный стиль Достоевского. Вот почему трагедийный роман-«эксперимент», роман-«модель» Достоевского так силь­но влияет и на человека XX века, на современную ли­тературу.

Именно роман-«модель», роман-«эксперимент» (или драма-«эксперимент»), приобретая самые неожиданные черты и признаки, сделался распространенным жанром в мировой литературе. Разве в реальном мире, где есть солнце, запахи земли, голоса птиц, живет и безуспешно сопротивляется бюрократической машине герой романа Ф. Кафки «Процесс»? Да и другие герои его повестей. Реальность Кафка воспроизводит в самых общих усло­виях, «лабораторных», воспроизводит «экспериментально», при нестерпимом «искусственном освещении», от которого не укрыться даже в тень, ибо оно тени не дает.

Жанровые черты того же романа-«лаборатории», романа-«эксперимента» проглядывают и в произведе­ниях американца Фолкнера, и в повестях современного японского писателя Кобо Абэ («Женщина в песках», «Чужое лицо»).

При этом одни писатели стремятся приближать свой идейный психологический «эксперимент» к реальным жизненным и историческим условиям (Фолкнер). Дру­гие все более склоняются к тому, чтобы создать такую «художественную модель» реальной жизни, которая заключала бы в себе только самые общие черты вре­мени и реальности, но зато давала бы возможность «крупным планом» обнаружить извечные человеческие потенции добра и зла («Женщина в песках» Кобо Абэ, «Носороги» Ионеско, «Чума» Камю, повести Кафки).

Идя за Достоевским, такая литература, однако, от­казывается от очень важных черт классического реа­лизма, свойственных романам Достоевского. Она ухо­дит от жизненной исторической конкретности обстоя­тельств и одновременно от подлинной индивидуализа­ции персонажей, как бы ссылаясь на то, что инди­видуальные отличия уже не играют серьезной роли в современном мире буржуазного конформизма и мас­совых психозов. В пьесе Ионеско «Носороги» только единицы пробуют остаться в стороне от всеобщей бо­лезни конформизма, и хотя автор оставляет читателю и зрителю надежду, что человеческие индивидуаль­ности и возможность выбора не исчезнут совсем, и хочет предупредить, что каждый человек своим поведением влияет на окончательный итог, все же замысел этот не требует классической разработки характеров.

«При полном реализме отыскать человека в челове­ке»,— так понимает свою задачу беспощадный в своей любви к человеку реалист Достоевский.

Многие писатели XX века (в том числе и Кафка) приняли по-своему только первое: «полный реализм».