Кузьма Минин

Как всегда, бедный дворянин Ждан Болтин отвешивает низкий поклон посадским богатеям. Дом его мал, жалок, но зато под крылышком у кремля. Выждав, когда Болтин скроется за оградою, осторожно вылезают из своего жилища и его соседи, боярские дети Городецкие. Они в стародавней распре с Болтиным. Дики и подозрительны они, на людей косятся. Их предки, по слухам, занимали большое место при Василии Темном. Теперь они захудали и озлобились на весь мир. А вот и круглый, как шар, с длинной бородой знаменитый посадский шубник Митрофанка Алексеев – человек себе на уме, одет убого, а у самого денег – куры не клюют!

Да разве один он? – таких на посаде немало. За ним ковыляет ямской староста Семин. Они дали себе зарок – казаться бедняками. Вчера только на гостином дворе разговор шел: опять переоброчивать будут. Дьяк Юдин уж и списки готовит. Ползет и нищий – горбач Осташко Гурьев – погляди на него! Не успел вылезти из своей конуры, как уж и заскулил. Ему все можно, что с него взять? Ишь, каким христосиком притворился, а злее его никто не ругается на посаде. Вот подошел к избенке стрельца Гришки Тимофеева, постучал, будто к ровне, – друзьями стали. (Оба бегают к Кузьме Миничу в слободу.) «Ах, господи, господи!» Хмурые, задумчивые, идут почтенные посадские тузы под каменными сводами Дмитровской башни, вздыхают.

Подлинные, кондовые богомольцы – купцы и промышленники: судовщики, солоденники, меховщики, рыбники, башмачники, холщовники, красильники, мучники и прочие посадские воротилы.

Их уважают церковный причт, попы и протопопы, им первым подают просфору, кланяются им даже в облачении чуть ли не до самой земли; всем причтом ходят с поклонами по праздникам к ним в дом. Великая честь – быть накормленным и напоенным за одним столом с ними!

Придя в собор и поставив перед собой на полочку свою икону, почтенный богомолец зажигал свою свечу перед ней. Никто другой уже не смеет молиться на эту икону. Милосердие божие должно изливаться только на ее владельца. Да никто из именитых посадских людей и не захочет этого – на кой нужно! Своя есть!

На подобное беззаконие способны только нищие, бобыли да мирские захребетники. («И зачем только их в церковь пускают!»)

В этот Спас богомольцы усердно били лбами в каменный пол собора. Простого народа набилось в храм тоже видимо-невидимо… Даже из соляных амбаров внизу, с берега Оки, припожаловали арзамасские.

Давно ли то было? Так ли праздновали нижегородцы свои августовские Спасы?

Из рязанского края и иных приокских и украинских мест на подводах и судах в те поры подвозили хлеб и крупы, а из Москвы и Ярославля всякие железные изделия и немало даже иноземных.

Из Казани, и особенно из Астрахани, везли бухарские, персидские и индийские шелковые, златотканые и мухояровые ткани. Из Вятки, Перми и Сибири – дорогую пушнину, соболя, куницу. День и ночь кипела работа на волжской и окской набережных. День и ночь оглашалась Волга лязганьем цепей, криками, песнями. Словно громадные сытые лебеди, подходили к берегу нагруженные всякими сокровищами купецкие суда.

Ныне притих, опустел, затосковал преименитый Нижний Новеград. За одно это нижегородские торговые люди посылают каждодневно проклятие польскому королю и панам.

Трудно было сыскать на свете человека подвижнее нижегородца. Его суда проникали всюду по всем водам. А где плыть нельзя, там перетаскивали от одной реки до другой волоком. Не было преград нижегородцу в его торговых делах. Не его ли кони протоптали дороги через непроходимые муромские, ветлужские, керженские и вятские леса?

Богат и обилен был Нижегородский край. Пушнины, лесных изделий, рыбы, меда, воска, смолы на целое государство хватило бы.

Из четырехсот купецких лавок теперь половина на замке. Уж не увидишь в Нижнем ни аглицкого, ни персидского, ни индийского купца.

Не мало народа питалось на судоходстве плотничьими и кузнечными работами. Сколько было кожевенных и сапожных мастеров! Теперь все эти люди бродили без дела, ворчали, буянили на воеводском дворе, требуя хлеба. Черемисы и чуваши привозили свои товары: шкуру, лубье, битую птицу, мед – и опять увозили все это не проданным, ругая неизвестно кого. Страдала и церковная казна: не так-то охотно расставались с деньгой нижегородские богомольцы…

«Господи, господи! – молились со слезами большие и малые люди. – Скоро ли вернется к нам опять то времечко?»

В этот именно спасов день и пришли из Москвы нижегородские ходоки Родион Мосеев и Роман Пахомов.

Они устали так, что и рассказывать ничего не могли; только одно вылетело у них из уст:

– Москва погибает!

Савва прочитал с амвона воззвание патриарха Гермогена, принесенное гонцами из-под Москвы.

Плач и негодующие крики наполнили собор.

* * *

Бурная, тревожная ночь.

Обильная осенней водой Волга высоко вздымает бушующие волны.

Караульные пушкари в беспокойстве протирают глаза: чудится, кто-то барабанит в кремлевские стены. Заглядывают вниз. Ничего не видать! Гудит река.