Кузьма Минин

– Увы, братья! – продолжал Минин. – Нашлись на Руси из первых людей, знатные, родовитые, кои, властию прельстившись, продались королю. Стали под его хоругви! Великую мать Россию они хотят подложить под королевские пятки. По их наущению паны огнем истребили Москву. Но, братья, Москву спалили они от слабости!.. Бессердечие их страху подобно. Русь будет Русью, а изменники-бояре – шаткою основой для вражеской державы! Предатели охрабрили врага, но явится час, познает король, что напрасно понадеялся он на измену. Никто не может открыть панам нашей силы. Она у нас здесь!.. – Минин распахнул кафтан, взволнованно ударив себя рукой по груди: – Вот тут у нас… вот тут! Никто не знает нашей силы… Никто! Да и сами мы ее еще плохо знаем… Ошибутся враги!

Заклокотала площадь. Послышались рыдания, негодующие возгласы.

Строгим взглядом обвел Кузьма толпу. Его голос зазвучал с нарастающим гневом:

– Не он ли, злоехидный Жигимонд, тщился покорить Смоленск в один месяц?! Изменники выдали тайну крепости, обнадежив короля. Смоленск простоял вместо одного – двадцать два месяца… Король не мог взять крепости. И взял, когда уже некому стало защищать ее. Не так ли случилось?! А наша матушка Русь сильнее тысячи таких крепостей! Крест целую вселюдскому нашему собору, всем вам, братья крови: стоит нам похотеть, и мы прибывших в Москву ворогов-иноземцев дружно выметем из нашего дома. Пойдем стеной на врага!.. Забвению предадим междоусобные распри! Царствующий град Москву мы никогда не видели, но он наш… Мы крепко храним его в сердце своем! Москва – всему голова!.. За нее хоть в огонь!

Рыдания становились все громче и громче, блеснули в воздухе сабли, секиры.

– Враги пытаются поссорить нас с Украиной, – продолжал Минин. – Они мутили казачество против нас. Они стращали украйные города москвитянами… Но к нам в Нижний прибыли казачьи сотни с братским поклоном. Они поведали нам, что под Москвою в казачьих таборах идут великие расстрои. Паны натравливают их на московских земских людей, но, как ни велики междоусобия, на сторону панов переходов нет. Нам обещают помощь и другие города… Сойдемся же все мы в единую рать, великую, многонародную, посрамим силою зазнавшихся панов!

– Что же нам делать? – послышались голоса.

– Захотим помочь Московскому государству, так не пожалеть нам имения своего! Не жалеть ничего! Дворы продавать, всё отдать! А денег не станет, – воскликнул на всю площадь Минин, – заложим жен своих и детей[42], а ратным людям будем давать, чтобы ратным людям скудости ни в чем не было! В поход двинемся весной. Воспрянем же духом, братья! Благословенна наша твердыня! Чинить расправу будем безо всякого милосердия! Жизнь свою положим, но оправдаем высокий сан защитников родины! Никаких врагов не убоимся! Измены яд уничтожим! В мире – добрые, в войне – мужественные! Меч опустим, когда ни одного врага не останется на нашей земле. Лучше смерть, нежели иноземное иго!

Словно скала рушилась, раздались крики одобрения. Все, кто был на площади, все до единого стремились сказать Минину, что они готовы идти на врага. Тысячи рук простерлись к Кузьме. Народ повалил к помосту, оттеснив к церковной ограде воеводу с его охраной. На помост вскочил судовой кормщик Давыдка и обнял Кузьму.

– Пусти, – сказал Минин. – Дело не сделано… – и снова обратился к народу. – Вот мое богатство!.. Всё, что имею, всё отдаю в походную казну… Давайте и вы!

Минин бросил на стол сверток с деньгами и драгоценностями. Нефед влез на помост с большим узлом на спине. Положил его на стол, развязал. В узле оказались бобровые меха.

В это время старый житничный ключник Федор Ресницын, став рядом с Мининым, воскликнул;

– Видели, братья?! Что нам в нашем богатстве?! Что нам в довольстве?! Поганым зависть! И если придут в наш город и возьмут его, не так ли сотворят и с нами, как и с прочими городами?! И нашему городу устоять ли? Кузьма! Народ с тобой!.. Кузьма!.. Кузьма!..

Старик снял с себя крест и отдал его Минину. «Возьми!» Минин обнял деда. Седая голова Ресницына легла ему на плечо. Он плакал.

На помосте появилась в темно-малиновой ферязи и в парчовой кике Марфа Борисовна. Она сняла с себя богатое ожерелье и шитую серебром сумку и сказала:

– Кто из нас не обливается слезами?! Кто не подавлен великою скорбию?! Кто холодно внемлет Кузьме Миничу?! Осталась я после мужа бездетна. Есть у меня двенадцать тысяч рублей. Десять тысяч придите и возьмите у меня в сбор, две оставлю себе.

Она спокойно положила на стол ожерелье, поклонилась народу и сошла с помоста.

Минин, увидев в толпе Гаврилку, поманил его. Он приказал принести ящик и позвать дьяка Юдина да двух стрельцов с бердышами.

Пожертвования обильной чередой посыпались со всех сторон На кремлевском бугре загудели соборные колокола. Минин поставил стражу около стола. Велел зорко следить за целостью казны, а Мосеева и Пахомова назначил счетчиками собранного.

После этого старик Ресницын обратился к народу с вопросом, кому быть хранителем пожертвований. «Кузьме! Кузьме!» – загудела толпа. Минин поклонился: