Кузьма Минин

Начался совет в пушкарской избе. Пришли и мастера устюжского литья, прославившиеся своими колоколами и крепостными орудиями. Дюжие ребята с подстриженными затылками, с закопченными веселыми лицами и черными от работы руками. Минин усадил их на самое почетное место, под образами. Устюжские литцы и котельники начали высмеивать обычай воевод брать с собой в поход пушки из попутных крепостей. «Можно ли, – говорили они, – ходящему полку возить с собой крепостную пушку, да еще на посошных (обывательских) подводах?!» Не лучше ли отливать «легкий наряд» и брать зелье и всякие пушечные запасы и пушкарей с места, оснастив войско заблаговременно, воеводе «по мысли». Каждому коню в походе «мочно взять» не более пятнадцати пудов, а крепостные орудия «сидячие», тяжелые, да и притом же не пригодные к легкому полевому бою, а народу-прислуги при них требуется много.

Минин внимательно выслушал устюжан:

– Три десятка верст и более должны мы ходить в день, – сказал он. – Добрый совет дороже денег. Кто не посмеется вместе с братьями-устюжанами над древним обычаем государева войска побираться огнем у мимостояших крепостей?!

Сам я испытал то… Поход наш будет велик, скор и многотруден. Крепостей в дороге у нас малое число – и те давно обобраны. Легкость «наряда» – половина успеха. Сокол с лету хватает, а ворона и сидячего не поймает. Наши полки должны быть подобны соколиной стае, сшибать врага на ходу…

Бывшие в избе стрелецкие военачальники одобрительно поддакнули Минину, только один из них, Ивашко Лаврентьев, сказал:

– Не худо бы оное решить с нашим воеводою…

Минин возразил хмуро:

– По-твоему, хоть воевода и не стоит лыка, а ставь его за велико! Знай! Не быть ни Василию Андреевичу, ни Андрею Семеновичу нашими воеводами. Надо бить челом князю Пожарскому… Вельможа он хотя и худородный, но прямой.

Он не ищет у панов защиты от своих же людей… Твой воевода задерживает беглых холопов и мужиков. Он – слуга королевича, ибо присягнул ему, а Пожарский не присягал ни ему и ни его отцу-королю. Он и будет нашим воеводой. Земское наше дело разошлось с воеводой. Разве ты того не знаешь?!

Кузнец Митька Лебедь стукнул кулаком по столу:

– Да чего говорить-то?! Крест целовали Кузьму слушать?!

– Целовали.

– Стало быть, воеводой будет Пожарский…

Все молча с ним согласились: какие теперь разговоры? Балахнинский бобыль Степанко Данилов, очнувшись от своих мыслей, разгорячился:

– Бегут мужики – опустошили, объярмили их воеводы да дворяне… Самим им жрать нечего… Чего же им держаться за нас?! Бредут крестьяне из вотчин от бедности. Кормиться немочно…

Минин усмехнулся, пожав плечами:

– Смешные люди! Голодный раб может ли прельщать разумного властителя?

Затем он поднялся. Сердито посмотрел на стрелецкого военачальника Ивашку Лаврентьева, ратовавшего за князя Звенигородского, и, отвернувшись от него, сказал:

– О литье будем судить у меня в Земской избе. Не все должны знать наши мысли… Ель – не сосна: шумит не спроста. Неприятель всегда и везде с нами: на носу, на плечах, на пятках – везде он!.. Ямы оберегайте пуще своего глаза, стражу с пищалью поставьте.

Низко всем поклонившись, в сопровождении вологодских и устюжских мастеров Минин пошел по прибрежной к Козьмодемьянской улице.

* * *

Вечером при свете факелов и раскаленных печей началась работа. Люди дружно поднимали куски бронзы, клали на весы, а потом скатывали их и сваливали в огонь. Печи плотно закрывали, замазывали глиной и раздували в них сильнейшее пламя.

– Три дня держи огонь! – командовал Минин. – Пускай бронза и медь станут начисто жидкими… Эй, ребята, карауль меха!..

Швед весело кивал головой, улавливая по догадке смысл слов Кузьмы.

Литцы и котельники, просунув через отверстия в дверцах длинные железные прутья, ворочали куски металла в печи. В ямах стало так жарко, что литцы поснимали с себя рубашки, работали по пояс голыми. Раскаленные железные прутья они выхватывали из печи и совали в землю.

Треск огня, шипенье металла, крики рабочих оживили скованное осенней тишиной Поволжье. Вокруг литейных ям расползся едкий запах гари.

Минин любовался ловкою работою устюжан и вологжан, бросая изредка озабоченные взгляды на каменные желоба, пристроенные к печам, по которым через три дня потечет расплавленная масса. Минин еще и еще раз осмотрел формы, приготовленные из трех слоев глины и проволоки. После длительного обжигания они стали твердокаменными, способными выдержать любое литье. Устюжскому старшине-мастеру показалось и этого мало: он велел формы пушек сковать еще железными обручами; опять начали обмазывать их смесью из сала и воска, примешивая для твердости толченого угля. Кузьма внимательно следил за работой пушечных мастеров, то и дело обращаясь с улыбкой к кузнецу, пленному шведу: «Гляди, гляди, что делают!» Тот растерянно улыбался, не понимая восклицаний Кузьмы.

Старший устюжанин весело подмигнул:

– Они знают!.. Щелкали их новгородцы нашим-то нарядом… Немец немой, а тоже знает, где у него чешется. Как и мы.

Кузнец Митька Лебедь с насмешливой улыбкой добавил:

– Били их мало… Опять, слышь, полезли к нам?!