Кузьма Минин

– Э-эх, дедушка! Несчастный я… Ой, какой несчастный! Ну, да ладно! Что ты понимаешь! Стар ты!

Воевода притворно захихикал. Удаляясь, он услышал за спиной своей пение нижегородца:

Кровать ты моя, кроватушка.
Кровать тесовая.
Ты срублена, кроватушка.
Из бещастного дерева…
Пошто ты, кроватушка,
уста ты стоишь?!

Не спалось Роману. Долго он ворочался с боку на бок, а потом слез с постели, стал на колени, принялся молиться: «Сбереги, господи Боже, для меня Наталью, не допусти до нее ни одного пана, ни одного казака, ни одного гусара, ни монаха, ни разбойника…» Все звания и должности перечислил, стоя на коленях перед иконами, хмельной Роман.

Взошла луна.

Охваченный полночной тишиной, маленький Суздаль погрузился в тоскливый сон, наполненный предчувствием какого-то нового страшного испытания.

IV

Нижегородское войско росло и крепло. Минин целые дни проводил в ополченских таборах. Татьяна Семеновна притихла. Пробовал Кузьма заговаривать с ней, но безуспешно. Нефед, растерянный, запуганный, робко приближался к отцу, косясь в сторону матери.

Обедали молча. Минин ел, обдумывая: какое и кому жалованье в ополчении положить. Задача немаловажная. Крестьяне, холопы и бобыли против прежних порядков:

«Не давать вотчин дворянам и служилым! Не по-божьему так: мы будем кровь проливать, а нас посля меж собою дворяне ровно скотину будут делить!»

Ополченцы роптали на древний обычай награждать дворян за поход землею и крестьянами… «Давай всем жалованье!» Дорогобужанам, смолянам, вязьмичам уже платили деньгами.

Было над чем призадуматься Минину.

К ополчению примкнули многие из князей. Явились на службу в Нижний князья – Черкасский, Лопата-Пожарский, правнучатый брат Пожарского; князья – Хованский (зять Пожарского), Прозоровский и Гагарин да знатный вотчинник Михайла Дмитриев Левашов.

А эти и вовсе испокон века за походы землями награждались, и некоторые из них были очень храбрые и отважные. Отойдут – слабее станет ополчение.

Время от времени к крыльцу подъезжали верховые, вызывая Минина на волю. Кроме верховых, приходили кучки пеших ратников.

Кому давай сапогов и лаптей, кому оружие, кто жаловался на пищу…

Свой конь, вычищенный и оседланный, стоял у ворот. Нужно было в Земскую, в Съезжую избу, да и кузницы нельзя было оставлять без присмотра… В литейных ямах дело шло хорошо.

Вместе с Пожарским навещал Кузьма иногда Марфу Борисовну. Несколько посадских и деревенских женщин и девушек расшивали знамена. Пожарский сам чертил на бархате рисунки и слова. Немало золотных узоров на знаменах было полито слезами нижегородских вышивальщиц.

Много было забот, много волнений и тяжелых минут у Минина. Ведь на нем лежало всё: он должен был и накормить, и дать обувь ополченцам, и находить им жилища, творить суд и расправу.

Но для людей Минин – железный человек, у которого не может быть никаких сомнений. Стойко выслушивал он ругань и проклятия, но никогда всерьез не принимал ни их, ни льстивых похвал, говоря, что нет страшнее врага, нежели льстец.

Чем больше забирал власть Кузьма и чем ближе он становился к народу, тем осторожнее делались его враги. Тот же Охлопков, закоренелый недруг Кузьмы, теперь не отходил от него, называя его «братом». Балахнинский Фома Демьянов, рассказывавший ранее всюду о своих оленях, о том, что якобы Минин его обманул, выманив их у него за бесценок, теперь приехал на жительство в Нижний, возвестив всем, что он «жить без Кузьмы Минича не может!» Даже высокородные князья и дворяне стали с ним говорить как с равным.

И, однако, в Съезжей избе он сказал:

– Прошу прощенья у знатных родов! Мы – не царская власть и земли давать мы не можем… Бог не благословил нас на это. Ополчение – меч, врученный нам господом для очищения Москвы от ляхов и воров… Так по разорении Иерусалима собрались последние люди Иудеи и, прийдя под Иерусалим, очистили его. Воля боярская и дворянская обратиться к будущему избранному царю за награждением. А мы не можем.

Из царских рук достойно дворянину получать землю и людей, а не из наших. Не могут вожди ополчения уподобиться самовольному тушинскому вору!

Честолюбие дворян было задето. В самом деле, достойно ли боярину или дворянину получать земли из рук всесословного Земского совета? И признает ли будущий царь помещиками дворян, получивших от Совета землю?

Оставалось согласиться на жалованье. Другого выхода не было.

Пожарский, опасавшийся распри, теперь успокоенный, наедине, крепко обнял Минина.

– Спасибо, Минич!.. Не чаял я! Не чаял!

Жалованье обсудили, глядя по статьям: первой приходилось пятьдесят, второй – сорок пять, третьей – сорок и самой меньшей – тридцать рублей.