Кузьма Минин

Дворяне, в надежде на получение от будущего царя вотчин, стали спокойны. Казакам жалованья положили больше всех. На этом настоял сам Кузьма. Запашек у них нет. От родных мест удалены, дома их нарушены военными походами. Голые скитальцы! Нет у них ничего, кроме коня и сабли. Нельзя равнять их со всеми. Они больше других боролись с иноземцами. И кто такие казаки? Кроме донцов немало крестьян, гонимых и обездоленных, назвались казаками.

Спор о казаках был горячий, и многие земские люди называли их разбойниками. Сам Пожарский был иного мнения о казаках, нежели Кузьма, однако казакам жалованья дали больше ратников.

Пожарский отказался от всяких денежных хлопот.

– Мое дело – война. Я не хочу уподобиться Ляпунову, Заруцкому и Трубецкому, – объявил он. – Смешав золото с огнем, они гасили огонь и обращали в тлен золото. Золото в руках Минича принесет больше пользы.

Прибавилось забот у Кузьмы, но он шутливо говорил:

– Так не так, а уж этак будет.

Собрал дьяков-раздатчиков и над ними поставил других дьяков – проверщиков, а надо всеми – дьяка Василия Юдина.

В Земской избе наладили приказ ополченской казны. Целые дни здесь толпились казаки, чуваши, татарские наездники, беглые крестьяне.

Все сюда шли за жалованьем. Временами среди этой пестрой толпы можно было видеть и дворянские кафтаны. Ходили, толкались около дьяков и князья. От них тоже было два человека в этом приказе.

Минин весело потирал руки:

– Подперто – не валится. Пришиблено – не пищит.

* * *

Незаметно шло время. Ополченская рать мало-помалу вооружалась. Кузницы шумели круглые сутки. Длинной вереницей тянулись из Заволжья через лед сани, нагруженные дровами для кузниц и литейных ям. Работа кипела. День упустишь – годом не наверстаешь!

Вот уже и февраль!

Крепкие морозы вернулись вновь. Небо синее, чистое. Церковные вышки кажутся прозрачными. Укуталось в овчину и меха все посадское население. Гулко скрипит снег в необычайной благоговейной тишине первой недели Великого поста. Лица богомольцев набожны, печальны. Уныло расплывается в воздухе великопостный благовест. Дни покаяния и молитв.

И вдруг однажды ночью жители Нижнего Новеграда были разбужены необычайным шумом, криком и конским топотом. Накинув тулупы, в сапогах на босу ногу выбежали на волю; во мраке разглядели толпу всадников.

Оказалось, из Ярославля прибыли они с грамотой, в которой говорилось, что Заруцкий, желая помешать соединению нижегородского ополчения с северными городами, прислал в Ярославль многих казаков.

Гонцы донесли, что по следам казаков идет большое войско атамана Просовецкого. Он намерен захватить Ярославль и другие северные города.

Пожарский и Минин в громадных неуклюжих медвежьих тулупах пришли в Съезжую избу, где уже с гонцами беседовал Алябьев. При появлении ополченских вождей поднялись со своих мест все находившиеся в избе.

Монахи и стрелецкие начальники подняли шум: ополчению, мол, давно следовало бы выйти из Нижнего. И Троице-Сергиева лавра много раз писала о том же… Сам отец Дионисий и келарь Авраамий Палицын уже начали упрекать Пожарского и Кузьму – «чего-де вы медлите?! Довольно бражничать!».

Кузьма крикнул своим могучим голосом:

– Чего шумите! Уймитесь! Хочу говорить!

Он спросил присутствующих:

– Крест воеводе целовали?

Взметнулись голоса:

– Целовали! Целовали!

– Внимать будете?

– Будем! Будем!

В избе наступила такая тишина, что слышен был писк мышей в подполье.

– Говори, Митрий Михайлыч…

Поднялся Пожарский. Спокойный, слегка улыбающийся.

– Не могу я сметать дело на живую нитку. Совершить на скорую руку – недолго, но и в беду попасть того скорее…

А я так думаю: берегись бед, пока их нет, а там уж поздно беречься. Монахи Троице-Сергиевой лавры и келарь Авраамий, хоть и святые отцы, а в ответе перед вами не они, а мы… Наши деды говорили: «Десятью примерь, однова отрежь!» – так будем и мы… Сгубить наше войско – стало быть, навеки потерять Москву. Будем ждать Ивана Иваныча Биркина с подмогой из Казани, тогда и пойдем. А для угона Просовецкого от Ярославля я пошлю вам воинов с вернейшим воеводой, братом моим Дмитрием Петровичем Пожарским-Лопатою.

Худенький, русобородый юноша вышел на середину избы. Сделал низкий поклон.

– Бью челом земским людям! Вот я здесь перед вами, Лопата-Пожарский… И клянусь послужить я народу, сколько сил хватит, нелицеприятно!

Раздались голоса:

– Бывал ли в боях-то? (На сомнения навел невзрачный вид.)

– Как не бывать! Воевал я и с латинскими полками… Под Волоколамском и в иных подмосковных местах… И не однажды.

Вмешался Кузьма:

– Честное имя – надежная порука… Низко кланяемся тебе, князь! Веди воинов в Ярославль… Изгони злодеев!

Не посрами имени брата своего!

Великопостной тишине наступил конец. Заскрипели сани, зазвенели песни, раздались шутки, перебранки снаряжавшихся в путь ратников.

Выступил Лопата-Пожарский со своим войском в путь ночью.

Дмитрий Михайлович и Кузьма распростились с ним на середине Волги:

– Добрый путь! Не робей, брат, бейся до конца, – сказал Пожарский.

Рать Лопаты-Пожарского составлена была из опытных нижегородских, дорогобужских и верейских бойцов.