Кузнечик

– Он полетел, – просто отвечает Кит. Цикада не может понять, то ли он щадит его чувства и не хочет вдаваться в подробности, то ли ему просто все равно. – Вылетел из окна.

– А, вот как… – Цикада не знает, что еще сказать.

– Этот человек, Иваниси, – продолжает Кит, делая шаг вперед, но Цикада не замечает, что расстояние между ними сокращается; ему просто кажется, что внезапно фигура Кита стала еще более огромной. – Он надеялся на тебя. Хотел, чтобы у тебя все сложилось наилучшим образом.

– У меня? Он? Он ничего для меня не хотел.

Цикада не понимает, каким образом Кит стал больше, чем прежде: он определенно не видел, как тот к нему приблизился. Чудовищная фигура словно загораживает все остальное. Как возвышающийся перед путником непреодолимый горный хребет.

– Но, наверное, я должен поблагодарить тебя. Ничего в жизни я не хотел больше, чем избавиться от него.

– Эти слова действительно исходят из твоего сердца?

– Да, конечно. Из самого сердца. Я терпеть не мог этого типа. Что, ты думаешь, я просто строю из себя крутого, чтобы скрыть мою грусть?

«Иваниси мертв. Это значит, что теперь я свободен», – так сперва думает Цикада. Это совсем другая концовка, чем в фильме Габриэля Кассо. «Иваниси мертв, а я все еще жив. Это значит, что я никогда не был его марионеткой». Он представляет печальную заключительную сцену фильма, в которой молодой человек, лежащий на больничной койке, шепчет: «Я буду хорошей марионеткой, только позволь мне быть свободным». «Всё не так, как у меня».

Цикада склоняет голову набок, чтобы заглянуть Киту прямо в глаза. Стоит ему так сделать, как он чувствует, будто холодный ветер обдувает ему спину. Все волоски на его теле встают дыбом, и тело охватывает дрожь. Инстинктивно он чувствует, что ни в коем случае не должен смотреть в эти глаза, но не может отвести взгляд. Его ноги как будто приросли к земле, и он не силах пошевелиться.

Вместо глаз у Кита как будто две черные дыры. Может быть, это всего лишь тени от деревьев, но там, где должны быть веки и глаза, – только пустота, подобная тьме в глазницах черепа. Цикада изо всех сил прищуривается и с трудом различает белизну глазных яблок, но зрачки и радужные оболочки остаются провалами в пространстве.

Эти провалы затягивают его внутрь. «Что это такое?» – думает Цикада, но к тому моменту, как эта мысль формируется в его голове, его уже поглотила бездна. Все его тело провалилось в вязкое ничто и тонет все глубже, падая в самые глубины океана, куда никогда не достигает свет. Вода повсюду, она тяжелая и темная – темнее, чем сама ночь; она захлестывает его, наполняет рот. Боли нет. Вода забирает его. Пожирает его. Потусторонняя, чуждая субстанция заполняет его тело, проникает в каждую пору, разрушает его существо, подобно термитам, пожирающим ствол дерева. Он полностью растворяется в этой темной жидкости. И все это время не может отвести глаз от пристально смотрящего на него Кита.

Желеобразная, липкая тоска разливается у него в груди, заполняет его голову. Он чувствует ее.

Мрачные мысли и чувства захлестывают сердце Цикады. Он чувствует внутри какую-то сырость и липкость, и в то же время ему кажется, что внутри него сухая, безжизненная пустыня. «Что… – возникает в его голове затуманенная мысль, – что происходит?»

Цикада пытается собраться с мыслями, заставить свой ум работать, но это похоже на попытку выбраться из зыбкого болотного ила. Незнакомая тоска и растерянность пугают его. Он словно утратил все свои иллюзии и охвачен глубоким разочарованием собой, его окутывают уныние и чувство безнадежности. Он никак не может понять, что это за упадок духа, которого он раньше никогда не испытывал.

Затем его словно озаряет.

«Я что же… Неужели это… нет, не может быть… – Ответ приходит к нему со всей очевидностью: – Неужели меня мучает чувство вины?»

Цикада слышит хор голосов; их слишком много, чтобы он мог их сосчитать. Шепоты, крики, вопли ярости, мольбы о милосердии… Перед его внутренним взором теснятся лица – множество лиц. Лица, искаженные страхом, болью, яростью, и их голоса. Это бесчисленное множество лиц и голосов грозит раздавить его, подобно обрушившейся на него волне. Они наваливаются на него, заполняют его уши, ослепляют глаза.

Теперь Цикада понимает, что все эти лица, все эти голоса принадлежат людям, чьи жизни он забрал. Их проклятия и причитания наполняют надвигающуюся на него тьму. «Я не чувствую себя виноватым, все это полное дерьмо», – в бешенстве думает он про себя. Но это ничего не меняет.