Кузнец Песен

В народе издавна бытует поверье: если в го время, как в доме едят новый хлеб, придет кто-то чужой — он принесет счастье, съеденный им за столом ломоть хлеба обернется в будущем двумя ломтями.

Олатай в обычное время очень скуп: пусть у него стол ломится от всякой еды, ни за что не пригласит к столу случайно зашедшего человека. Но сегодня — особенный день, день нового хлеба, и хозяин, блюдя обычай, радушно сказал:

— А-а, да это же сосед Кавриш-толмач пожаловал! Заходи, друг Кавриш, садись за стол, отведай нашего хлеба… Не стряслось ли чего, что ты пришел на ночь глядя?..

Кавриш, подобострастно глядя в глаза богатому соседу, ответил:

— Хорошую новость спешу сообщить тебе, сосед: белый царь двинул на Козьмодемьянск большое войско.

— Хорошая, хорошая весть, — закивал головой Олатай. — Еще что скажешь, сосед?

— А голодранцы наши, видать, здорово перетрусили. Мирон Мумарин спешно скликает людей на подмогу. Завтра или послезавтра к Козьмодемьянску идти собираются.

— Слыхал, Курзий-родо? — обратился хозяин к тархану. — Конечно, теперь ярыжкам-смутьянам несдобровать, но в Ряжск тебе нынче все равно не добраться, вся Волга кишмя кишит бунтарями. Лучше подожди здесь царевых войск.

Тархан Курзий, широкоплечий, с могучей грудью, богатырского сложения человек, опершись подбородком о ладонь, задумчиво смотрел на пылавший под котлом огонь. Немного помолчав, он проговорил:

— Я бы не поехал, да у меня грамота от царевококшайского воеводы к воеводе козьмодемьянскому…

— Так ведь его убили!

— Может, слух только…

— Верно тебе говорю: убили…

В это время дочь Олатая Ярвика внесла в избу бочонок и поставила его на стол. Хозяин принялся обносить всех пенящейся брагой.

— А кто из наших согласился идти в Козьмодемьянск на помощь Шусту? — спросил Олатай Кавриша.

Тот сокрушенно покачал головой:

— Многие идут. Вот и Стопан тоже собирается. Говорят, Илюшка Долгополов замыслил вверх по Ветлуге к Галичу податься, там людишек подсобрать в свою шайку.

— Смекаешь, друг Кавриш, какие перемены настают? — хитро прищурившись, спросил Олатай. — Теперь не зевай, поворачивался. Надо и к атаманам подластиться, и бояр не прогневить…

В летнюю пору в лесу какой только лесной ягоды нет! Но не всякая для еды годится. Взять хотя бы волчьи ягоды. Едва сойдет снег, как эти кусты уже красуются белыми цветами. И поспевшие ягоды хороши на вид: багровые, как кровь, блестящие, сочные — так и просятся в рот. Но их лучше не трогать: они ядовиты.

Сродни этой коварной ягоде и Олатай: с виду пригож, по разговору подумаешь, что добрый, душевный человек, да только душа у него полна злобы и яда.

Однако Кавриш, как и сам Олатай, желает разинцам скорейшей погибели, поэтому лучшего собеседника ему и не нужно. Он готов до утра обсуждать с ним деревенские новости, перемывать кости соседям, замышлять против них всякие козни.

Между тем тархан Курзий успел захмелеть. Голова его клонится все ниже и ниже к столу, и вот он, подперев ее рукой, затягивает старинную песню:

Засвисти, запой,
Не грусти, не горюй.
Хоть я уеду,
Тебя не забуду.
Выпили мы брагу,
Дрожжи остались.
Выпили мы пиво,
Ковши остались.
Мы уезжаем,
Хозяева остаются…

Олатай наклонился к Кавришу:

— Вот что я тебе скажу: поезжай-ка и ты с ними к Козьмодемьянску.

Зная, что Кавриш — человек себе на уме, он пытливо взглянул ему в глаза, как бы спрашивая: «Можно на тебя положиться? Не предашь?» Потом продолжал, понизив голос:

— Надо убрать Мирона Мумарина. Он здесь у нас первый заводила… Да и Стопана с ним заодно. Во время драки-то легко изловчиться да и прикончить. Никто не заметит, никому и в голову не придет, что это наших рук дело: убили и убили, на то и война… Исполнишь, что я тебе говорю — не раскаешься. Угоди боярам — они тебя за это к службе какой-нибудь приставят, заживешь припеваючи.

Кавриш в восхищении качает головой:

— Ну, и умен же ты, друг Олатай! Сразу видно, что родился именитым человеком.

— Да, я именит, — самодовольно отозвался Олатай. — Деды мои и прадеды были тарханами. Наш род-идет от самого Мамич-Бердея.

— Знаю, знаю, от стариков наслышан, — с угодливой почтительностью говорит Кавриш.

Зачерпнув ковшом браги, он начинает подпевать царевококшайскому гостю:

Село большое,
Село доброе,
Много в нем девок,
Много в нем баб.
Не хочется уходить,
Да настала пора.

Олатай слушает, поглаживает черную бороду, а в глазах у него — хитрая усмешка.

IV

Двор Олатая, окруженный изгородью из жердей стоит у самой опушки леса. Сразу за изгородью начинаются заросли мелкого кустарника и осинник.

Притаившись у изгороди, Келай ждет, когда во дворе покажется Ярвика.

Наконец, она вышла из-за кудо с лукошком в руках.

Утреннее солнце только-только поднялось из-за леса, его лучи играют на серебряных украшениях девушки.

— Ярвика! — окликнул Келай. — Отец дома? Мне с ним кое о чем потолковать надо.

Ярвика подошла к изгороди. Лицо ее было грустно.