Кузнец Песен

Парень даже заплакал с досады. В сердцах хватил горшком о землю и долго сидел под старым дубом, не зная, что же теперь ему делать. Кто бы мог подумать, что случится такое: его, лихого лесного разбойника, самого ограбили!

XIV

Мирон Мумарин срочно созвал оставшихся в живых старшин. Пайраша он послал к Илье Долгополову, чтобы известить его о разгроме повстанцев у Кугу Шюрго.

Между тем Кавриш доскакал до стрелецкого отряда на Икше. Стрелецкий пятидесятник, узнав, что можно без труда захватить Мирона Мумарина, поспешил выехать во главе своего отряда. Кавриш повел стрельцов ближайшим путем.

Утром, едва занялась заря, стрельцы подъехали к илему Салмияра. Радуясь тому, что захватит разинского атамана врасплох, пятидесятник снисходительно похлопал Кавриша по плечу:

— Молодец, Гаврилко! Сослужил нам службу.

Но не долго пришлось ему радоваться: с Ветлуги неожиданно донеслась удалая песня. Стрельцы придержали коней, тревожно переглянулись. Потом осторожно приблизились к берегу.

По реке, покачиваясь на волнах, плыли челны. Это Илья Долгополов спешил на зов Мирона Мумарина.

Стрельцы, притаившись за кустами, подождали, пока челны проплывут мимо и, не поднимая лишнего шума, отправились восвояси, приказав Кавришу провести их через леса на Икшу.

Этой же ночью кто-то поджег Олатая. Обитатели илема проснулись, когда огонь уже бушевал во-всю. Сам Олатай с женой и Ярвикой едва успели выскочить из избы. Выбежали в чем были, ничего из добра не удалось спасти, и все постройки сгорели дотла.

Увидев, что от всего богатства осталась лишь куча горячей золы, Олатай завыл, как дикий зверь и рухнул наземь.

Ярвика подбежала, подняла отца, а заглянув ему в лицо, встретилась с безумным взглядом, услышала невнятное бормотанье…

Спрятавшись за кустами, Келай смотрел, как горел илем Олатая, со злорадством узнал, что тархан сошел с ума. Так жестоко отомстил он за обиду.

Но Келай мучительно ощущал свою неприкаянность и, сколько ни думал, не мог придумать, что же ему делать дальше, куда деваться?

Вернуться к Мирону? Но на этом пути не сносить головы. Воеводы повсюду одерживают победы, льют реки народной крови. Говорят, что воевода Данила Барятинский, отвоевав в жестокой битве Козьмодемьянск, приказал избить палками шестьсот повстанцев. Четыре сотни разинцев сосланы на каторгу, у ста человек отрубили правую руку, а шестьдесят атаманов и старшин повешены. Казнен и Иван Шуст.

Келай решил проведать своего дядю — старика Ашпатыра, который одиноко жил в старой, полуразвалившейся избушке. Чума, пять лет тому назад пронесшаяся по марийским илемам, отняла у старика и жену и детей.

Старый Ашпатыр держит в липовой роще пчелиные бортья, кормится рыбой, которую сам ловит в реке, летом собирает в лесу орехи и ягоды, зимой ходит с лохматой собакой на охоту.

Приоткрыв дверь дядиной избушки, Келай увидел, что старик сидит, согнувшись дугой, и плетет лапоть, а напротив него примостился его сосед Апай, нечесаный, в заплатанном кафтане.

Апай увлеченно рассказывал хозяину о том, как он, посланный Мироном Мумариным, бродил по деревням Заветлужья и в Кокшайской стороне:

— До Большого Кундыша дошел благополучно. Приду в какую деревню, начинаю на гуслях наигрывать, песни петь. Народ ко мне валом валит. Тут я и принимаюсь рассказывать о разинцах. Люди слушают — слова не проронят, потому как сами хотели бы примкнуть к восстанию. У Какшана подловили меня за такими разговорами царевы стрельцы. «Вор! — кричат. — Разинский вор, подосланный!» Схватили меня и заперли в амбаре старосты. Спасибо, тамошние мужики выручили, помогли из-под замка уйти.

Келай кашлянул у порога.

— А-а, Келай пришел! — обрадованно воскликнул Апай. — Заходи, заходи, удалец!

Келай поздоровался, подошел поближе, сел возле хозяина на деревянный чурбак.

— Рассказывай, дядя Апай, — попросил он. — Послушаю умных речей, может, и сам поумнею.

— Вот это ты верно оказал, сынок, — старый Ашпатыр отложил в сторону недоплетенный лапоть. — Пора, пора тебе за ум взяться! Прошел по илемам слух, что на скользкий путь ты вступил. Говорят, якшаешься с богатыми мужиками да с тарханами. Ох, не к добру это, парень! Нет ничего позорнее, чем идти против своего народа! Твой отец был человеком буйного нрава, но он никогда не поступался совестью. Коли хочешь оставить по себе добрую память, веди себя достойно.

Келай ничего не сказал в ответ, лишь крепко задумался.

Старый Ашпатыр взял с полки гусли, легонько тронул струны, и полилась задушевная мелодия.

Чуткие пальцы гусляра перебирают струны, и вот слышится шум леса, журчанье родника в зеленой чаще. Под эти звуки рождается мечта о вольной жизни, душа словно вырвалась из тесной клетки в широкий просторный мир и могучие крылья, как вольную птицу, несут ее высоко-высоко, в голубое бескрайнее небо…

А мелодия уже звучит по-иному: победно, торжествующе. Уже не тесный и сумрачный лес возникает перед мысленным взором, а залитое солнцем поле с колышущейся золотой рожью. Гусли поют о том, что горе можно одолеть и вдохнуть полной грудью вольного воздуха.