Кузнец Песен

Вот и гора, знакомая с детства. Каждую весну, когда появляется первая зелень, Якуня и Алена вместе с другими парнями и девушками ходили на эту гору праздновать пасху.

Алена вспоминала прошедшее лето и парня, что приезжал в их село из далекого посада. Лихою пляской покорил он сердце девушки. Провожая Алену домой, подарил он ей, прощаясь, серебряные серьги.

Но лето прошло, и парень пропал без вести где-то на Муравском шляхе. Остались лишь серьги в ушах девушки на память о добром молодце.

Лошадь одолела гору, спустилась в низину, но Якуня не увидел деревни! Лишь стелется дымный туман, и сквозь него что-то чернеет. «Что ж это такое? — подумал Якуня. — Где ж Беловесь?»

— Якуня! — горестно воскликнула Алена. — Деревня-то наша сгорела!

Лицо девушки побелело, как снег, глаза наполнились слезами. Якуня, схватив кистень, соскочил с саней и побежал в сторону села. А там синий дым расходится, и пахнет гарью. Якуня, не зная, что делать, остановился у обгорелого сруба. Алена, склонившись на край саней, навзрыд плакала. Горький дым ест глаза и разъедает душу.

Якуня, проваливаясь в глубоком снегу, пошел по улице вдоль пожарища и стал громко звать:

— Эй! Есть тут кто живой?

Но никто не откликнулся, никто не вышел навстречу.

Якуня с Аленой завели коня в село. Видят: у полусгоревшего забора лежат тела убитых. Вот старик-сосед, вот девушка с верхнего конца села… А где же родители? Где же они?

Когда дошли до овражка, Якуня вдруг увидел сквозь дым человеческую фигуру. Кто это? Может быть, враг? Парень крепче сжал кистень. Но всмотревшись, увидел горбатую, растрепанную старуху. Якуня узнал жену Третьяка.

— Яшенька! Якуня! — бросилась старуха ему навстречу. — Ой, горе! Ой, горе какое!

Алена спрыгнула с саней, обняла старуху, и еще горше заплакала.

— Что здесь было? — спросил Якуня.

— Ой, и рассказывать страшно! — запричитала Третьячиха. — Ворвались к нам немцы литовские…

— Немцы? — переспросил Якуня. — Ведь с ними наш царь мир держит. Порешили они друг другу не чинить зла.

А Третьячиха продолжала:

— Ворвались в село, все избы пожгли. Поубивали и старого и малого, кто в лес побежал, тех догнали и конями потоптали. Я одна только жива и осталась… Ой, что же теперь делать?! Третьяка саблями зарубили, сына моего Досифейку в огонь бросили, сношеньку в полон увели… И ваших родителей тоже увели…

Нужно было похоронить убитых. Якуня вырыл могилу на околице.

Похоронив мертвых, трое живых тихо стояли возле могильного холма, и у всех троих по щекам текли слезы. Якуня взял горсть земли с могилы, подержал ее в руке и сказал:

— Тяжелее камня эта земля, давит на сердце. Не могу я здесь больше оставаться. Пойду служить в царское войско. А вас в Псков отвезу, — обратился он к женщинам. — Там наша родня живет, она вас приютит.

Третьячиха покачала головой.

— Нет, Якуня, никуда я не поеду. Здесь я родилась, здесь свой век прожила, двенадцать сыновей схоронила, здесь могилы отца с матерью. Как мне отсюда уехать? За огородами одна банька осталась, не сгорела, в ней я и буду жить.

— Ну что ж, — ответил Якуня. — Как хочешь, воля твоя. А я иду в царское войско, отомщу проклятому врагу, может быть, отыщу отца с матерью…

Так стал Якуня воином. Но вместо немецких краев попал он в Поволжье.

— Где ж он есть, город Псков? — спросил, сидевший до сих пор молча, Кождемыр.

— Далеко отсюда, — ответил за Якуню Оска, — на границе с Ливонией, рядом с землей литовской и польской.

Услышав про землю литовскую, Кождемыр вспомнил свою мать. Отец Кождемыра Тойкшей в молодости попал в плен к русским, вместе с царским войском ходил на запад, к Смоленску. Оттуда привез он в родной илем молодую жену-литвинку. Кождемыру отец часто говорил потом:

— Мы, сынок, в родстве с Ольгердом.

А Ольгерд, как рассказывал отец, был в Литве славным патыром.

Мать часто вспоминала свою родину и сына назвала литовским именем Кястутис, но отец называл его по-марийски Кождемыром.

Литвинка ходила в марийской одежде, говорила по-марийски, но избу она называла «намяс», когда гремел гром, испуганно говорила: «Ой, Перкунас!» Перкунас — это литовский бог грома и молнии. И еще мать все оберегала Кождемыра от какой-то Лаумы. Чтобы испугать Лауму, она открывала настежь дверь и бросала на пол какую-нибудь железную вещь.

Кождемыр помнит, как мать пела ему, маленькому, на своем родном языке грустные задушевные песни. В тех песнях говорилось про край Жмуди, реку Неман и далекое большое море. Край, знакомый лишь по песням, казался Кождемыру сказочным.

И вот видит он человека с той далекой стороны. И человеку нужна его, Кождемыра, помощь. Кождемыр твердо решил, хотя он и не любит ссор и драк, но псковского русского будет защищать. Не попадет Якуня в руки Акмата, не посмеют тронуть его ханские люди.

СЛЕД ВТОРОЙ

Хорошая дорога, ой, хорошая дорога вдоль оврага, мимо осинника, мимо ольшаника! Не загораживают ее непроходимые кустарники, что растут на дне оврага, не обступает ее с обеих сторон топкое болото.