Кузнец Песен

— Да понимаешь, какое дело: прослышал я, что идет набор на курсы, готовящие учителей для марийских школ, раздобыл эту рубаху, пришел поступать. Язык-то я, как родной, знаю. Веткин увидел меня, удивился: «Что это ты, говорит, так вырядился? Ведь ты же русский». Ну, я ему признался, что решил выдать себя за марийца, чтобы меня на эти курсы приняли. Он говорит: «Национальность тут никакой роли не играет, если знаешь язык, станешь марийским учителем».

— Да, теперь у нас все народы равны, — сказал я, чтобы показать Степке, что я тоже кое в чем разбираюсь, не какой-нибудь отсталый. — А рубашка тебе к лицу.

— Вот я ее и не снимаю! — засмеялся Степан. — Ну, я рад, что ты вернулся. Выходит, снова будем сидеть за одной партой, слушать лекции отца Федора.

Я опешил:

— Как так? При чем тут отец Федор?

Оказалось, что отец Федор вот уже с полгода, как сбросил поповскую рясу и теперь преподает историю на педагогических курсах.

Как раз его-то урок и был в тот день первым.

Наши курсы размещались в здании бывшей двухклассной школы. В тесном сумрачном классе за старыми партами сидело человек тридцать парней и девушек. Возраст учащихся был самый разный. Были тут подростки, были солидные люди лет под тридцать. Одеты все неважно: кто в ситцевой рубашке, кто в крашеной пестряди. Только те, на ком были вышитые марийские рубахи или платья выглядели более нарядно.

Федор Егорович в класс вошел как-то неслышно, как будто проскользнул в чуть приоткрытую дверь. Он очень изменился с тех пор, как я видел его в последний раз. Он и так был неказист, а теперь, без рясы и сияющего медного креста на груди, оказался вовсе невзрачным. Скулы его еще больше заострились, лицо побледнело. Но говорил он по-прежнему красиво, образно, с обильными цитатами.

Он рассказывал о прошлом марийского народа. Горячась, едва не плача, восклицал:

— Кто только не угнетал наш народ!

С нескрываемой неприязнью говорил он и о русских, не делая различия между богатыми и бедными. Точно так же единым и неделимым представал в его изображении и марийский народ, который, по его словам, в далекой древности жил дружно и сплоченно.

— Поэтому и теперь негоже нам дробить свои силы, делить нацию на какие-то партии. В поворотные моменты истории нация должна быть единой.

Я слушал, и все мое существо противилось тому, что говорил Федор Егорович. Не один год прожил я среди русских и ясно видел, что не быт и язык связывает людей, а тяжкий труд и борьба против общих угнетателей.

Я поглядывал на своих товарищей, мне было интересно, согласны ли они с доводами учителя. Те, кто не выезжал никуда дальше своей деревни, слушали с явным одобрением. Несколько старших курсантов со следами споротых солдатских погон на выцветших гимнастерках хмурились, но урок есть урок, и никто не посмел возразить преподавателю. Зато на перемене в классе поднялась целая буря, ребята кричали, спорили, каждый с жаром отстаивал свою точку зрения.

— Это проповедь примирения классов! — кричат одни.

— А чему нас учат на уроках русской истории? — возмущаются другие. — Все только цари да патриархи…

Надо сказать, что та лекция оказалась для Федора Егоровича последней. Революционно настроенные педагоги были возмущены идеями, которые высказывал бывший поп, и ему пришлось оставить курсы. Он уехал в Царевококшайск и поступил работать в музей.

В тот первый учебный день, когда кончились лекции, мы вышли на улицу вместе со Степаном. Нам в глаза бросилась ярко раскрашенная афиша, извещавшая, что сегодня в здании педагогических курсов силами учащихся-марийцев состоится концерт, посвященный годовщине Октябрьской революции.

— Гляди-ка! Оказывается, у нас есть свои артисты! — говорю я Степану.

Он довольно посмеивается в ответ:

— Не только артисты! Есть и поэты, и композиторы. Вечером сам увидишь, на что способны наши парни и девушки.

С огромным нетерпением ждал я вечера. К тому времени, пожив в городах, я побывал в театре, в кино, в цирке. Но концерта марийской самодеятельности видеть не довелось, и я думать не думал, что такая самодеятельность существует.

Степан сказал мне, что пьесу для постановки написал наш педагог, преподаватель Александр Федорович Конаков, а курсант Шабдар Осып будет петь песни собственного сочинения.

Конаков, стройный красивый мариец, до войны учился в Вятке, в офицерском чине был на фронте. Я вспомнил, что читал его статьи в газете «Война увер», в которых он призывал марийцев преодолевать темноту и отсталость, стремиться к свету знания.

Что касается Шабдара Осыпа, я его хорошо знал, он был уроженцем соседней деревни Лужала, за два года до меня окончил нашу же, Мустаевскую школу и уже успел отслужить в армии.