Кузнец Песен

Чтобы как-то скоротать время до вечера, я решил прогуляться по Сернуру. За годы, прошедшие с моего отъезда, село совсем не изменилось. Двухэтажные деревянные дома напротив базара, старые березы у церкви… И все же явственно чувствовалось, что Сернур уже не тот, не прежний. Над зданием волостного совета колышется на осеннем ветру красный флаг. Окна дома отца благочинного темные и пыльные, там никто не живет, благочинный куда-то уехал еще летом, и в его доме собираются разместить почтовую контору.

С наступлением сумерек я вернулся на курсы. Чтобы на концерте могли побывать крестьяне из окружающих село деревень, его начали пораньше.

Желающих побывать на празднестве оказалось очень много. Народ толпился не только перед крыльцом школьного здания, но и в коридорах, даже в классах. Больше всего было, конечно, ребятишек. Парни и девушки пришли принаряженные в национальную одежду. Бабы и мужики одеты в домотканые кафтаны. То тут, то там виднеются серые солдатские шинели.

Стены коридоров и классов были украшены лозунгами. Длинные бумажные полотнища кричали огненными буквами: «Владыкой мира станет труд!», «Сияй повсюду, солнце свободы!», «Да здравствует мировая революция!», «Смерть гидре капитала!» Кто-то из наших ребят на большом листе оберточной бумаги нарисовал рабочего в красной куртке, разбивающего тяжелым молотом черные цепи. У его ног валялись обломки царской короны.

В самом большом классе была сооружена сцена, задернутая холщовым занавесом.

Вечер начался с доклада. Веткин, встав из-за стола президиума, объявил, что слово предоставляется представителю уездного комитета партии, прибывшему к нам из Уржума.

На сцену вышел человек в защитного цвета тужурке. Он говорил о всемирно-историческом значении победы социалистической революции, о том, что нам предстоит вести упорную борьбу за окончательную победу нового общественного строя. Докладчик говорил убежденно, вдохновенно, его слова проникали глубоко в душу.

С первой минуты, как он заговорил, мне показалось, что я где-то уже слышал этот голос. Я стал внимательно вглядываться в его сухощавое, чуть скуластое лицо, и чуть не вскрикнул от радости: да ведь это же Глеб Николаевич, студент, отбывавший ссылку в Кукарке! И как это я сразу его не узнал? Хоть и недолго был знаком с этим человеком, но он сыграл решающую роль в моей судьбе, наставив меня на путь, приведший меня в среду заводских рабочих, что, в свою очередь, круто изменило мое сознание.

После доклада начался концерт.

Один за другим читали свои стихи Осып Шабдар, Сергей Шубин, Иван Адиганов. Вдруг, к моему большому изумлению, объявили, что свои стихи прочтет Степан Свинцов. Уж не ослышался ли я? Неужели мой старый закадычный друг Степка стал поэтом?

В черной сатиновой рубашке с белыми пуговками Степан не спеша вышел на середину сцены и прочел небольшое стихотворение, написанное на марийском языке. В нем рассказывалось, как дети весело идут в школу. В текст стихотворения было вкраплено несколько фраз, взятых из народных песен.

Едва Степан кончил читать свое стихотворение, как кто-то ворвался в зал с истошным криком:

— Пожар! Горим!

Все повскакали с мест. Опрокидывая стулья и скамейки, толкаясь, люди ринулись к дверям. Какого-то мальчишку прижали к косяку, тот громко заревел.

По стеклу полыхнул багровый отсвет огня.

Я выбрался на улицу среди последних. Оказалось, что огонь уже потушен. Кто-то кинул под стену здания охапку сена, поджег его и убежал. Настоящего пожара не случилось, потому что как раз в это время один из зрителей выбежал по нужде на улицу и увидел полыхавшее на ветру сено, от которого уже занялась было дощатая обшивка старой школы.

Толпа возбужденно гомонила, обсуждая событие.

— Кто это мог пойти на такое дело? — суетливо восклицал Федор Егорович. — Не иначе, это дело рук местных русских. Не по душе им наше марийское учебное заведение.

— При чем здесь русские? — резко оборвал его Веткин. — Подожгли, потому что наша школа — советская. Вот в чем тут дело!

— Совершенно верно, Михаил Иванович, — поддержал его Глеб Николаевич. — Речь идет не о национальной, а о классовой мести. Кому-то поперек горла наш революционный праздник, вот и задумали его испакостить.

В толпе зашумели:

— Торговцы да кулаки виноваты!

— Они, больше некому!

— Придушить бы их всех до единого, мироедов проклятых!

О расправе, немедленной и беспощадной, кричали мужики, одетые в солдатские шинели.

Но Глеб Николаевич сказал решительно:

— Нет, самосуда не допустим, это ни к чему хорошему не приведет. Пусть этим делом займется чека, она и накажет виновных.

Все вернулись в зал. Глеб Николаевич снова поднялся на сцену и заговорил о непримиримой классовой борьбе, охватившей всю страну, о том, что в волости надо создать организацию сочувствующих большевистской партии, о том, что передовые люди из народа, особенно молодые крестьяне, должны добровольно вступать в ряды Красной Армии.