Кузнецкий мост (1-3 части)

Коллинз сказал Бекетову, что хотел бы навестить Шоу — старик захандрил в своей одинокой обители, отказываясь ехать в город. Бекетов принял реплику Коллинза как приглашение. Коллинз ехал с женой, дав понять Сергею Петровичу, что он мог бы сделать то же самое. В этот раз Екатерину уговаривать не пришлось.

День был, вопреки ноябрю, безветренным и сухим. Леса и поля, лежащие на их пути, дышали покоем — очень было заметно, что война ушла с островов, сместившись на континент. В небе, затянутом нетолстым пологом облаков, стояло солнце, неяркое, желтое, расплывчатое, точно застланное вощеной бумагой. Иногда высоко в небе вдруг возникал птичий клин припоздавший — для ноября это и здесь необычно.

Они подкатили к заправочной станции, расположившейся под ветвистой вербой, еще не растерявшей всех своих листьев. Пока машина дожидалась очереди, Бекетов и Коллинз покинули автомобиль, пошли вдоль проселка, как бы ответвившегося от шоссе.

— Вчера разговаривал с одним коллегой, приехавшим из Эдинбурга, он там ведает местным отделением нашего общества… Знаете, что он мне сказал, мистер Бекетов?

Коллинз не зря привел Бекетова на этот проселок — то, что англичанин мог ему поведать здесь, он лишен был возможности произнести в машине.

— Из Эдинбурга, говорите? — переспросил Бекетов. — Это не мистер ли Плэйс? Вот видите, он… Так что он вам сказал?..

— Пойдемте назад, по-моему, встречный ветер, боюсь… — Коллинз поднял руку, серую, не тронутую загаром, определяя направление ветра. — Так знаете, что сказал мне этой Плэйс… — Он взглянул на бензоколонку, пошел тише — он определенно соизмерил рассказ о Плэйсе с расстоянием, которое оставалось до бензоколонки. — Плэйс сказал: «Как это ни парадоксально, но окончание войны у меня вызывает чувство двойственное — и рад, и, простите меня, не рад…» — «Почему?» — «Вы представляете, что есть Черчилль, не заинтересованный в русской помощи?» — «Вы говорите об антисоветизме старого Уинни?» — «При этом о таком антисоветизме, который даже для Черчилля был невиданным». Вот такой разговор был у меня с Плэйсом, мистер Бекетов.

— Однако, он не из робкого десятка.

— Кто, Плэйс?

— Да.

Конечно же Коллинз думает сейчас не столько о Плэйсе, сколько о себе. Не ясно ли было, что наступают времена, когда необходима не просто добрая воля, но еще и мужество. В годы войны, когда знаком британской официальной политики был союз с Советской Россией, легко быть ее другом. А как в послевоенное время, когда подуют иные ветры? Хочешь не хочешь, запнешься и умолкнешь прочно.

— Ты что… помрачнел? — шепнула Екатерина, когда Бекетов занял свое место в автомобиле.

— А разве заметно? — усмехнулся Бекетов — ее инструментик чуткий сработал и в этот раз.

— Еще как!

— Хорошо, не буду…

Но ему непросто было совладать с собой. Было горько от одного сознания, что все, что с таким воодушевлением сооружалось в эти годы, рассыплется. Больше того, было чуть-чуть страшно, что испытание, которое грядет, окажется посильным не для всех: кто-то устоит, а кто-то обратится вспять, обязательно обратится вспять, будут такие, всегда есть такие… Было страшно даже не потерять — потери восполнимы, — а разувериться в человеке. В жизни нет ничего страшнее этого разочарования. Ну, вот хотя бы… Коллинз. Только подумать: каково Бекетову потерять Коллинза?

— Сережа, да что ты онемел?.. Неловко, скажи слово, Сережа…

Нет, нет, Егор в тот раз был прав, это адски трудно — сообщить свою веру человеку… В тот раз на Варсонофьевском, перед отъездом в Лондон, Егор явил зрелость завидную, хотя она и не очень тогда обнаруживалась. Нужны были три года, чтобы ты понял это?

— Сережа, да что с тобой? Скажи, пожалуйста…

— Сказал бы, да не хочу будить мадам Коллинз…

Свежий воздух действует на мадам Коллинз усыпляюще, в разговоре с нею нельзя делать пауз, она тотчас принимается клевать носом и улыбаться. Улыбка у нее защитная: знает, что спит, и, обороняясь, улыбается, делает вид, что не спит.

День пресекся, стало сумеречно, потом темно, завыл ветер, плеснул в оконное стекло вначале пылью, потом дождем, обильным, в три ручья. Машина замедлила скорость. Когда машина наезжала на лужи, вода так трещала под колесами, будто была скована льдом. Мадам Коллинз проснулась, причитая:

— Такого я еще не видела, о боже.

Спасение пришло вовремя — усадьба Шоу точно вышла навстречу. К тому же кто-то предусмотрительно открыл ворота, машина влетела во двор. Казалось, утлая обитель Шоу пела и стонала под ударами бури: заворачиваясь, расправляясь, грохотало железо кровли, звенели стекла и громово, мощными басовыми голосами гудел оркестр труб, венчающих островерхую крышу дома. Звуки бури только возбудили энергию Шоу, он встрепенулся. Это же счастье — почувствовать себя капитаном терпящего бедствие судна! Было слышно, как он шагал на своем втором этаже, на этой верхней палубе воображаемого судна, отдавая приказания:

— Что там гремит, как на погибель, всех наверх!

Даже приезд гостей не очень отвлек его от этого занятия, оно воодушевило его.

— Затопить печи, и так, чтобы дымом пахнуло… Несите дров, да пощедрее!..