Кузнецкий мост (1-3 части)

Русский вложил в формулу президента свой смысл, он хотел, чтобы сегодня было обсуждено четыре вопроса. Он любил перечисления, а перечисляя, для убедительности пускал в ход пальцы правой руки. Здесь этот жест был не очень уместен, но по мере того, как русский обретал уверенность, а после первого заседания этот процесс продвинулся заметно, советский лидер мог себе позволить известную вольность. Итак, был загнут палец первый — расчленение Германии на зоны, второй — создание администрации и правительства, третий — безоговорочная капитуляция, четвертый — репарация… Чтобы не противопоставлять свое мнение мнению президента, русский сказал, что он ставит свои вопросы дополнительно к вопросам, которые назвал президент. Он сказал «дополнительно», хотя, конечно, его предложения не просто дополняли президента, а скорее по-своему толковали. Русский делегат, понимая, что президент не столько его антагонист, сколько союзник, ни в Тегеране, ни в Ялте внешне ни единого раза не возразил президенту, хотя по существу, конечно, возражал неоднократно.

Русский загнул свои четыре пальца и взглянул на Антонова. Он точно приглашал его удостовериться в верности своего предположения, которым поделился с генералом перед началом заседания. А Черчилля, казалось, навсегда оставила муза импровизации, незримая сила сковала ему уста, которые прежде открывались так легко. В большом зале Ливадийского дворца было не столь уж жарко, а лицо британского премьера стало блестящим от испарины.

Конечно же Черчилль акцентировал прежде всего на проблеме расчленения Германии. У него нет оснований возражать против самого факта разделения Германии на зоны, но как это сделать здесь, в Ялте, в течение пяти-шести дней, которыми они располагают? Сталину оставалось взглянуть на Антонова: «Вот он, Черчилль, собственной персоной!» Его тактика: по возможности заморозить конференцию. Но это ясно уже не только русским. Председатель, который до сих пор держался в тени, решает подать голос. Как отмечалось, советский премьер и в Ялте ни разу не возразил президенту, а вот президент возразит англичанину? Как сейчас, например. У тех, кто сидит сию минуту в большом зале Ливадийского дворца, интуиция обострилась завидно, вон какой хрупкой стала тишина, даже старые кресла, чей скрип не утаить, смолкли.

Остается установить, какой характер обретет возражение.

Президент поворачивает правую руку ладонью вверх, даже чуть-чуть пододвигает ее к свету, внимательно рассматривает. Такое впечатление, что он никогда ее такой не видел, оказывается, и в собственной руке можно открыть нечто новое. Присутствующие внимательно следят за этим рузвельтовским жестом, кажется, и они увлечены открытием, которое сделал президент, глядя на руку. Потом президент поднимает глаза, они откровенно тоскливы.

— Как мне кажется, маршал Сталин не получил ответа на свой вопрос о том, будем мы расчленять Германию или нет, — произносит президент, он точно беседует с рукой, возражает ей. — Я полагаю, надо решить вопрос в принципе, а детали отложить на будущее. Премьер-министр говорит, что весь этот запрос требует изучения, правильно… Но самое важное решить, согласны ли мы расчленить Германию…

Черчилль едва ли не привстал. Его движение выражало тревогу. Дело даже не в существе слов, произнесенных только что президентом, важен сам факт: президент возражал ему. Очевидна, президент возражал ему и раньше, но то было с глазу на глаз, в присутствии русских такого не бывало… Или было? В Тегеране имело место нечто аналогичное, но там это выглядело не столь явным. Итак, Черчилль понял, что президент ему возражает, и решился на беспрецедентное: на возражение президента ответить возражением. Он сказал, что союзники имеют дело с 80-миллионным народом и для решения вопроса о его участи, конечно, требуется более длительное время, чем тридцать минут. Фраза грубо искажала мысль оппонента — понятия «тридцать минут» и «участь народа» придумал сам Черчилль. Иначе говоря, британский премьер пустил в ход тот самый прием, который предусмотрел Сталин в своей беседе с Антоновым до начала заседания. Это было, пожалуй, признаком известного смятения — премьер упорствовал недолго. Он сказал, что британское правительство готово принять принцип расчленения Германии и учредить комиссию для изучения соответствующей процедуры.

Но прежде чем заседание продвинулось дальше, Сталину суждено было еще раз напомнить Антонову, что британский премьер не оставляет намерения заморозить конференцию. Черчилль воздал должное вкладу России и русских в дело победы, но, когда речь пошла о репарациях, утопил голову в бабьих плечах.

— Призрак голодающей Германии встает перед моими глазами! — едва ли не воздел он руки к небу и заключил назидательно: — Если хочешь ездить на лошади, ее надо кормить!

— В том случае, если лошадь на тебя не бросается, — заметил русский, смеясь.

— Готов признать, что метафора моя не совсем удачна, — тут же реагировал Черчилль.