Кузнецы грома

- Сейчас мы с Маевским проверим, не замыкает ли на корпус в девятом отсеке, - говорит Кудесник, - а Бойко с Ширшовым - изоляцию первой ступени. Если там все в порядке, снимем реле на стабилизаторе частот, посмотрим, может быть, это оно барахлит. Теперь уж не знаешь, на что и думать...

- Хорошо, давайте так, - говорит Бахрушин. - А где Нина?

- Она заснула... Там, - Кудесник ткнул пальцем в небо. - Вторые сутки, Виктор Борисович.

- Хорошо. Надо найти. Надо найти! - Бахрушин говорит это уже не Борису, а самому себе...

Маленькая комната. Стол, кровать, три стула. Бахрушин за столом склонился над огромной электрической схемой. В углу схемы синеет штамп "Совершенно секретно".

Бахрушин разглядывает схему, что-то аккуратно помечает в блокноте, по пунктам: 1, 2, 3... Вдруг замирает в радостном оцепенении, как охотник, завидевший зверя. Но тут же бросает карандаш. Зверь оказался гнилым пнем. Он подходит к окну, достает баночку растворимого кофе, насыпает три ложки в чашку и заливает кипятком из термоса. Но не пьет, ставит чашку на подоконник. И снова берет карандаш, снова разглядывает схему...

34

Над степью занимается утро. Стартовая площадка. На разных этажах огромной монтажной башни фигурки людей. Человек двадцать. Все то же, словно и не прошли еще одни сутки.

- Внимание, - говорит Кудесник в микрофон.

- Тридцать шесть сотых, - отвечает голос Нины.

35

Главный Конструктор был крут и не всегда справедлив. Но Бахрушин понимал: другим быть на его месте трудно, если не невозможно. Он давно знал Главного. Задолго до того, как он стал Главным. Когда-то, молодыми авиационными инженерами, они начинали вместе. Потом их пути разошлись на многие годы. Это были очень трудные годы для Степана. Он дрался за ракету. Дрался с начальством и коллегами, с высокопоставленными чиновниками в наркоматах, дрался с теми артиллерийскими генералами, которые ни о чем, кроме ствольных орудий, и слышать не хотели. Однажды он рассказывал, как один из них кричал ему в лицо: "Идите на игрушечную фабрику! Там ваше место! А нам эти фейерверки не нужны!"

Сейчас, когда Степан победил, Бахрушин часто думал о той огромной вере, стойкости, мужестве; великом оптимизме коммуниста, которые нужны были, чтобы победить. Очень не просто и не легко далось все, что было теперь у Главного: опытные заводы, конструкторские бюро, полигоны, ракетодромы, звезды Героя, странная бесфамильная слава... Теперь он Главный, он командует огромной армией, много лет находящейся в беспрерывном и напряженном наступлении. Бахрушин знает, как Степан умеет командовать, как умеет он заставить людей работать. Люди, преданные делу, и не чувствовали, что их "заставляют". Но немало было и таких, которые чувствовали. Очень хорошо чувствовали...

Бахрушин уважал Степана за прямоту и принципиальность. Главный нигде и никогда не "финтил", не поддакивал. Он очень редко и как-то вроде бы неохотно ругался, но умел с удивительной быстротой найти в минуты гнева самое злое и меткое слово. Человек дергался от этих слов, будто на него брызгали кипятком. Это не скоро забывалось. Может быть, он и не ругался именно потому, что любая брань безлична и скоро забывается. А он хотел, чтобы люди не забывали о своих проступках. Не забывали, чтобы не повторять их.

Главный не боялся доверять людям, потому что знал, что люди дорожат его доверием. Нельзя сказать, что он не прощал ошибок, как нельзя сказать, что он их прощал. Наказание измерялось, как ни странно, не последствиями того или иного промаха, а причинами, вызвавшими его. Бахрушин твердо знал, что сейчас, вот в эти трудные минуты, Главного не столько беспокоит то, что произошло в ракете, сколько почему это произошло.

С ним могли работать только честные люди. Он чуял "ловкачей" (так он называл самый ненавистный для себя сорт людей), как кот чует мышей. Впрочем, и "ловкачи" чуяли его, как мыши кота. Главный привык отвечать за слова свои и дела, и такого же ясного, полного и короткого ответа требовал от других. Более всего ценил он людей, знающих до тонкостей свое дело. И в то же время не любил тех, кто старался демонстрировать перед ним свою осведомленность: часто детали вопроса его не интересовали. Вернее, он не мог себе позволить интересоваться деталями. Кто-то хорошо сказал однажды, что Главный работает "в режиме да - нет".