Кузница №1

В своей книге «Завод Весенний» Михаил Герасимов выступает как поэт, который сумел соединить в своих произведениях все богатство техники отмирающей буржуазной культуры и пролетарское чувство коллективного труда. Не как робкий ученик, повторяющий слова своих учителей, не как новичок, озирающийся со страхом в мало знакомом ему мире искусства, а как сознающий свою силу властелин выступает Герасимов.

Мы все возьмем, мы все познаем,
Пронижем глубину до дна.
… Нет меры гордому дерзанью: —
Мы — Вагнер, Винчи, Тициан.
… Мы клали камни Парфенона
И исполинских пирамид,
Всех сфинксов, храмов, Пантеонов
Звенящий высекли гранит.

Уверенный в грядущей победе того коллектива, от имени которого он произносит это стальное «мы», сознающий, что все прекрасное и творческое в прошлых культурах есть также плод усилий того же коллектива, — Герасимов весь, целиком увлечен заводом, символом пролетарского труда, солидарности и борьбы. То гневнокарающий, то ужасающий своей грандиозностью, то нежно поющий одним рабочим понятные песни, то весенний и солнечный, но всегда родной и близкий, свой, рабочий, — завод Герасимова становится центром мира, средоточием творческой воли грядущего, свободного человечества.

В звуках завода Герасимов слышит «не вой, а птичьи голоса», для него в заводе «воздух пеньем напоен». Шумы и звоны завода Герасимов претворяет в живые образы, разнообразие ритмов он умеет собрать в единую величественную симфонию. «Сколько звона, сколько пений» подслушал Герасимов на заводе. Для него -

Звоны бронзы, медных сосен,
Клекот меди и железа,
Смелый свист в ветвях стропил,
Крик в листах стального леса —
«Песни жизни, песни сил».

Не только многозвучен, но и многокрасочен завод Герасимова:

Завод гранитный и железный
Жемчужной радугой расцвел.

От раскаленно-белого до черного цвета сажи, всю гамму цветов весеннего дня вобрал в себя и излучает завод. Звуки у Герасимова спорят с красками, и краски отзываются на каждый звук пролетарского труда:

Белый пламень — спелый лен, —
Снежный пар клубится пеной,
… Гори, как стог горящий сена
Светом горным озарен.
Гроздья розовых кораллов
Лепит застывая шлак,
В чернокаменных кристаллах
Огоньков дрожащий мак
… Пепел серебристой пылью
Всколосился и потух,
Горн отряхивает с крыльев
Искор златоалый пух. — и т. д. и т. д.

Герасимов не только верно подмечает краски завода, но и любит играть световыми эффектами. Он сопоставляет «трубу с корою сажи черной» и просинь — «Блуз замасленных эмаль», а также сопровождает действие, звук живописующей его краской:

Вскипали огненные горны,
Как чаши красного вина.

Откуда же берется у Герасимова живое чувство завода, совмещающего в себе все звуки и краски природы, завода, в котором «веет от горна вервеной». Ответ один: от деревни, от природы, теперь оставленной, брошенной, почти забытой, но когда-то заполнявшей все существо будущего пролетария. Как далекий сон вспоминает пролетарий природу, от которой «на зов торжественных гудков пришел он веснами обвитый».

Я раздружился с ветром воли,
Забыл безудержный размах
И ширину родных раздолий
И землю мягкую в цветах.
Я променял на камень жесткий
Шелка баюкающих трав,
Я полюбил цветные блестки
И шумы уличных забав.
Захвачен в быстрые потоки,
Я стал душе своей чужей,
И стали мне — как сон далекий —
Былые дни среди полей.

Но этот «сон далекий» воскресает и становится живой действительностью в шумящем и искрящемся заводе, в котором «сквозь дымный переплет окна» волнует весна и голубые пространства, поле и река. Пролетарий и на заводе тоскует попрежнему по природе, — и «тянется душа весенняя к просторам солнечным».

От этого устремления к прошлому, не преодоленного еще чувством завода, Герасимов часто остается романтиком, и тогда он чувствует себя скованным: