Квадрат смерти

После отъезда жены шли дни, недели, а писем не было. Мошенский писал по всем адресам, где могли что-нибудь знать о ее судьбе. В одном из писем, которые отвез старик «Дооб», а затем оно было доставлено на Большую землю подводной лодкой, как и другие севастопольские письма, Мошенский писал:

«Родная моя, где же ты?! Верочка, я весь извелся. Где ты можешь быть? Наступают холода, а у тебя нет теплой одежды… Напиши мне. Я пока жив и здоров. Бьем фашистов беспощадно…»

Наконец он получил коротенькое письмецо, в котором Вера поздравляла его с рождением дочери. Вера так и не добралась к сестре Анне в Среднюю Азию. Уже в пути, в товарном вагоне, в котором ехали эвакуированные, Вера родила девочку. Врача не оказалось, и ребенка приняла добрая, славная женщина. Это была цыганка, по имени Аза. И в честь нежданной повивальной бабки Вера назвала дочь Азой.

Жена спрашивала, нравится ли Мошенскому это имя, и он, чувствуя себя самым счастливым человеком на земле, ответил, что красивее имени он не знает.

В своем письме он рассказывал о последних событиях на батарее. «Сегодня у меня большой праздник, — писал Мошенский, — вручили партийный билет. Теперь я член партии, в которой был Ленин. Это большая честь, великое доверие…»

Иногда под вечер еще срывается норд-ост — ветер холодный, колючий, но весна все равно уже дает знать о себе и ярким солнцем, и вдруг зазеленевшей равниной, хорошо видимой с батареи в бинокль.

А может, размышляет старший лейтенант Мошенский, волнение вызвано не столько этим по-весеннему ласковым днем, сколько теми событиями, которые предшествовали ему?

Он идет по Большой Морской — подтянутый, свежевыбритый, и этот знакомый широкий проспект, где разрушения зияют, как раны, и молодая стройная женщина в военной форме с лейтенантскими нашивками, и седоусый мичман с мальчишкой, старательно шагающим в ногу с дедом, — все волнует до слез.

«Все-таки мне здорово повезло, — думает Мошенский, — что я остался оборонять этот изумительный город…» На память приходят слова члена Военного совета флота, сказанные им сегодня при вручении орденов и медалей бойцам и командирам батареи.

— Мне особенно приятно, — говорил член Военного совета, — поздравить боевого командира плавучей батареи № 3 не только с получением ордена Красного Знамени, но и с присвоением звания капитан-лейтенанта. Он честно заслужил и то, и другое…

Мошенский выходит на площадь. И здесь война ощущается во всем: в развороченном асфальте и воронках от бомб, в огневых точках, в зенитных разрывах в небе… И Мошенский забывает о весне, его охватывает знакомое чувство ответственности за порученное дело, и он торопится на свою батарею.

Тут его встречает Семен Хигер, он сегодня вахтенный. На батарее — никаких происшествий, и беспокойство, охватившее Мошенского в городе, уступает радостному чувству возвращения домой.

Получив «вольно», вахтенный говорит:

— А теперь, товарищ капитан-лейтенант, разрешите поздравить с получением ордена Красного Знамени…

В голосе молодого моряка звучат искренность и восхищение.

— Спасибо, товарищ лейтенант.

Подходит Николай Даньшин. На груди у него сверкает эмалью орден Красной Звезды. Таким же орденом награжден и Семен, но получить его сегодня помешала вахта. Он завистливо поглядывает на друга. И оба особенно довольны тем, что награждены их боевые помощники. Самохвалов и Бойченко — медалями «За отвагу», Лебедев — медалью «За боевые заслуги»…

— Отметить нужно награждение орденом, товарищ капитан-лейтенант, чтоб крепче держался, — не выдерживает Семен.

— Как же, обязательно! — улыбается Мошенский. — Пусть только прилетят — так ударим, что сразу почувствуют — орденоносцы стреляют.

Он проходит в каюту и сразу же садится писать жене. Человек крайне стеснительный, Мошенский пишет письма лишь тогда, когда остается в каюте один. И, догадываясь об этой потребности командира, Середа притворяется спящим или вдруг «вспоминает» о неотложном деле и уходит на час-другой.

«Вот уж не думал, что мне выпадет такая честь, как быть орденоносцем. Но теперь факт — орден Красного Знамени красуется у меня на груди.

Великая награда обязывает меня еще сильнее бить фашистских стервятников, еще крепче защищать любимый город. Большего с меня пока не требуется…» — пишет Мошенский.

Он задумывается: а если потребуется? Сейчас та минута, когда можно сказать все, а не половину правды, и он знает: Вера поймет его.

Почему-то вспоминается первый концерт, на который он пригласил Веру. В программу концерта входила музыка Бетховена, и Сергей Мошенский заколебался: брать билеты или нет? Честно говоря, он прежде всего думал о том, какое получит удовольствие от музыки Бетховена, ведь в программе — его любимый Пятый фортепианный концерт.

Но оказалось, Вера, эта нежная, ласковая девушка, не только разделяла его интерес к мужественной, он бы сказал, героической музыке композитора, но знала многое из его жизни и творчества.