Квадратное время

— Что с вами, мой дорогой? — в голосе госпожи председателя послышались отчетливые материнские нотки.

— Никак не могу привыкнуть к климату, ваше сиятельство, убедительно прошу простить меня.

— Ах, ну, разумеется, — всплеснула руками Ольга Александровна. Повернувшись ко мне, их сиятельство наконец обозначило меркантильный интерес: — Вы у нас, сударь, столоваться изволите? Возможно вам это покажется неучтивым, но я должна заметить, что в это нелегкое для всех нас время обстоятельства вынуждают брать за обеды по шесть марок за раз или сто в месяц.

— Согласен! — я постарался тщательно скрыть недовольство прайсом, куда больше похожим на грабеж. — Но только сегодня, так как не уверен в своем достатке на более длинном отрезке времени.

Сразу после этих слов бабуля-метрдотель неслышно материализовалась за моей спиной:

— Милок, изволь заложить салфетку, чай у тебя сейчас вещей не целый гардероб, — шепнула она едва слышно.

Есть, все же есть прок от кинематографа будущего. Я вовремя вспомнил "Собачье сердце" и кое-как запихал за воротник рубашки уголок салфетки, вытащенной из изящного колечка зажима. Тем временем многофункциональная бабуля потянулась половником к стоящей в центре стола фарфоровой супнице и налила мне в бульонную чашку янтарной ухи, без труда компенсирующей отсутствие каких либо видимых ингредиентов умопомрачительным запахом. Пока я прикидывал, как половчее ухватить снабженную сложной монограммой серебряную ложку, она при помощи щипцов положила на стоящую слева впереди тарелочку небольшой раскрытый пирожок, как бы невзначай сдвинув поровнее лежащие рядом нож с вилкой.

— Пожалуйста, отведайте под ушицу расстегаев с визигой.[209]

Несколько минут меня особенно не беспокоили, вежливо и предупредительно предоставив возможность погрузиться в еду, и это оказалось весьма кстати: аккуратность и бесшумность процесса потребовали полного внимания.

Наконец я облегченно и насыщенно откинулся на стуле, чем немедленно воспользовался Виктор Александрович:

— Могу ли попросить вас рассказать, в каком полку служили?

От неожиданности я едва не потерял дар речи. Первая рациональная мысль: в советских журналах бестселлер Ильфа и Петрова давно публикуется,[210] а эмигрантские издания подхватили почин, и крылатая фраза товарища Бендера "пошла по рукам" как шутка. Однако догадка долго не продержалась — ни у одного из присутствующих не проявилось на лице и тени улыбки!

Лишь после ощутимой заминки я нашелся с ответом:

— Не успел. К сожалению, в революцию мне четырнадцать едва стукнуло.

При слове революция собеседник поморщился — видимо, больше привык называть "величайшее событие 20-го века" бунтом или мятежом, поэтому в попытке сгладить неловкость я торопливо дополнил свое досье:

— Увы, перед вами всего лишь недоучившийся студент-электрик из Питера.

— Так вы, стало быть, дворянин? — прямо "в лоб" поинтересовалась одна из барышень.

— Разумеется, — легко соврал я.

Как мне хотелось избежать этого вопроса. Нет чтоб сразу развернуться от стола, да свалить подальше от колючих осколков империи! Но зачем-то остался, хотя еще в борьбе с супом по услышанным обрывкам фраз понял: эти точно спросят. Им — важно. Более того, отказ от статуса в сложившейся ситуации грозит в лучшем случае безнадежным игнором. В худшем — придется в куда менее приятной обстановке объяснять разницу между непонятным современной науке, а значит, очевидным шпионом Коршуновым, и вполне состоявшимся в кругах скаутов, а также делах ГПУ и финской контрразведки дворянином Обуховым.

Поэтому я лишь слегка запутал ситуацию заранее продуманной легендой:

— Уж этого-то никакие большевики не могли меня лишить! Ох, бедные мои родители, они исчезли в декабре семнадцатого. Просто ушли однажды вечером проводить знакомого, и больше никто и никогда их не видел. А через два года комиссары или бандиты, кто уж их там разберет, разграбили и сожгли наш дом…

Я отрепетировано шмыгнул носом.

— О, несчастное дитя! — вторила мне старушка, супруга генерала.

— Мои соболезнования, — чуть склонила голову их сиятельство.

— Но извольте, извольте, — вдруг поспешно вмешался Виктор Александрович, — стало быть, вы же никак не могли поступить в университет раньше двадцать первого, скорее, двадцать второго, по моему разумению! — собеседник подобрался, как будто готовясь к удару. — Алексей, вас в Гельсингфорс каким ветром занесло?!

— Попутным, — неудачно пошутил я в ответ.

— Стало быть, попутным? — переспросил генерал, который, как оказалось, внимательно вслушивался в беседу. — А то нынче у нас ветры-то все разные будут!

— Два месяца как из большевистского концлагеря, — поспешно объяснился я в попытке погасить назревающий конфликт. — Арестовали меня чекисты еще в двадцать шестом за контрреволюцию, год промариновали в камере Шпалерки, а потом бессудно сослали на Соловки. Но я сумел сбежать по пути, с Кемской пересылки сюда, в Финляндию.

— Один, стало быть, бежали? Или со товарищами? — в голосе Виктора Александровича послышалась явная насмешка. — А коли кругом болота, как выбирались?