Квадратное время

– Yes, sir![3] – отрапортовал я в ответ, берясь за поручень. – Просто держитесь за мной как можно ближе, и король Гарольд будет разбит.

– А вы знаете, Алексей… – неожиданно донеслось мне в спину. – Всего четыре года назад я ехал в СССР первым классом. Проклятые сменовеховцы!{46} Ну как же я мог им поверить?! Ведь последние деньги собрал… Помилуйте, каким же еще классом нужно ехать в потерянный советский рай? А теперь я снова еду в рай. Только не в первом классе и не в социалистический. Но все-таки интересно: есть ли рай на самом деле?

Услышать его маленькую речь я успел, а вот осознал ее лишь много позже. Неудивительно: за узкой дверью начинался филиал ада…

Окна со стороны узкого прохода оказались наглухо забиты, и в вонючей полутьме на сбитых из горбыля глубоких, метра на два нарах от пола до потолка кипел натуральный Мальстрем из тел. Обвешанные тряпьем, котомками и баулами люди с яростной руганью и криками атаковали давно занятые верхние ярусы, где более удачливые – успевшие захватить место – полусидя отбивались ногами. Мелькали тела, падали вещи, звенели чайники и какие-то кастрюли…

Пользуясь ростом, молодостью и отсутствием багажа, я прикрыл лицо локтем и тараном врезался в людское месиво. Десяток шагов вперед – и вот он, миг удачи: пара небольших шараг пытается при помощи костяшек кулаков обосновать право на соблазнительный кусочек пространства. Вмешиваться в их противостояние – сущее безумие, зато… Выбрав чуть в стороне узкий просвет между телами, я с разбега нырнул в него с криком, который едва ли кто-то услышал:

– А ну, подвинься, промеж вас на троих места хватит!

Мой недавний собеседник явно видал и не такое: он понял идею без подсказки и повторил мой прием, стараясь вслед за мной оттеснить, сдвинуть несколько человек вбок, как раз на спорный в данный момент, а потому свободный участок досок.

Маневр удался!

Дородный господин – не иначе бывший поп – не выдержал напора и со злым утробным рыком перекатился на своего соседа, тот в свою очередь подался, и вот мы на месте, да как удачно – прямо напротив окна.

Михаил Федорович ворчит: «Как бы не поморозиться, нужно непременно добыть тряпку…» – ведь стекла нет и в помине.

Но мне уже не до того: прильнув лицом к мощным, зато не слишком частым прутьям решетки, я уставился на жалкое подобие перрона…

Оказалось, мы прошли в числе первых, то есть погрузка и не думала прекращаться. Создавалось впечатление, что в полдюжины жалких деревянных коробчонок конвоиры решили запихнуть половину города!

Граждане заключенные шли мимо моего окошечка в священнических рясах, скромных пальто, шикарных шубах, армяках и парадной военной форме… Бритые, заросшие по самые брови щетиной, в очках и без оных, старики, молодые…

Скоро я перестал отличать их одного от другого – в памяти отпечатывались только из ряда вон выходящие случаи. Например, один юноша шествовал по морозу, завернутый в одно лишь рваное одеяло, его по-страусиному худые голые ноги гордо торчали из огромных валенок с обрезанными голенищами.

Каков у подобных неудачников шанс вырваться из концлагеря? Хотя о чем это я? Достаточно прикинуть их шанс туда добраться после недели вагонной стужи!

Немного погодя пришло время для следующей забавы. Под свист, хохот и скабрезные насмешки зэков конвой подал контингент для женского вагона – оказывается, тут есть и такой.

Хотя смотреть, даже учитывая более чем годичное отсутствие присутствия, абсолютно не на что. Вневозрастные тетки, обмотанные платками почище чем паранджой, или разбитные бабенки второй, а то и третьей свежести, но вот…

Где отец вот этой совсем молоденькой девочки?! Офицер ли царской армии, сгинувший в огне Гражданской, священник ли, таскающий бревна в ледяной воде Белого моря, меньшевик ли, замешанный в «шпионаже» и брошенный за свою революционную веру в камеру какого-нибудь страшного Томского, Екатеринославского или Суздальского изолятора? Неподходящая по сезону, но добротная одежда сразу выделяла ее из толпы. В руках пусто, нет сумки, а значит, нет ничего, даже выданного на дорогу пайка, ведь в отличие от меня она не могла разломать хлеб, чтобы засунуть куски в поддетый под пальто рюкзачок да многочисленные карманы куртки и штанов. На лице ни кровинки, только разводы грязи и бессильный близорукий прищур глаз.

– Маша! – Непонятно как, но в этой какофонии звуков я не только выделил пронзительно-удивленный голос, но и умудрился приметить в толпе провожающих парня-ровесника в высокой гимназической фуражке.

«Вот же дебил! – мелькнула мысль. – Пока есть силы, пока на воле, вывернись наизнанку, заработай – да хоть укради, наконец! – но найди денег на передачу, сам привези на Соловки еду и вещи, спаси ее!»

Скрипнули зубы…

Многомудрый Михаил Федорович как будто прочитал мои мысли:

– Ему ей не помочь. Уже не помочь. Поздно. Господи, спаси и сохрани! Дай ей легкую смерть… Сегодня же ночью… – с печалью произнес он.

Можно понять, когда в бой или на каторгу идут парни. Можно понять извечную женскую долю ждать, надеяться и верить… Но почему тут наоборот? Как он ее не уберег?