Квадратный корень из лета

Я лежала на животе, поставив подбородок на руки. Я хочу остаться вот так навсегда, разморенная от жары, когда все утрачивает важность. Ни тебе временных тоннелей, ни могилы с моим днем рождения на ней, ни плетеных гробов и пепла в коробочке. Ни исчезающих котов. Я хочу, чтобы самой большой моей заботой стало усилие, которое потребуется, чтобы встать, пройти на кухню и поискать в морозильнике фруктовый лед. Я хочу, чтобы все было как в прошлом году – бесконечное лето, когда я влюбилась, напридумывала себе будущее, лгала Соф и не обращала на это внимания.

До того, как рухнул мой мир.

Напротив меня Мег плела Джейсону венок из маргариток. Один конец уже свисал с воротника его кожаной куртки. Я смотрела на них, как на незнакомцев на экране в кино.

Я могу смахнуть обиду, как дождевые капли.

– Го! – Шепот Томаса сонно пробрался сквозь цветы. – Почему ты с них глаз не сводишь?

– А?

Джейсон смеется. Мег закинула ему ногу на колени. Он играет в нашу с Соф игру: пишет на ее подошве фломастером, а Мег притворяется, что ей неприятно, и хихикает. Пальцы моих босых ног сжались в траве. У меня до сих пор есть пара обуви с именем Джейсона на подошве.

Меня подтолкнули в бок. Я оторвала глаза от Джейсона, смеявшегося в маргаритках. Томас перевернулся на бок и лег плечом к плечу со мной. Так когда-то лежали и мы с Джейсоном, рядом на одеяле. Давным-давно. Или только вчера? Вот в чем проблема с визитами в прошлое: трудно становится жить в настоящем и невозможно – в будущем.

– Что, прости?

– Джейсон. Когда он приходит, ты всегда на него смотришь.

– Я вовсе не смотрела на него, – соврала я и высокопарно добавила: – К твоему сведению, я смотрела в пространство, задумавшись о важных вещах. Дурацкие волосенки Джейсона просто оказались на линии взгляда.

– О важных вещах, – фыркнул Томас. – Вроде того, как ухнуть на тарелку печеную картошку к чаю?

Первые поцелуи, вторые шансы. Не упади Томас тогда с разъехавшихся книг, он был бы первым, с кем я поцеловалась. Мне безразлично, что этим первым оказался Джейсон, я лишь жалею, что молчала об этом. Что сказал бы Грей? Запел бы зычный припев «По-моему», наверное, а затем сказал бы мне, что о любви надо орать во всю глотку. Но, может, существует много разных видов любви, и нашей был сужден короткий век – всего лишь одно лето.

Я хочу бесконечное лето, хочу снова влюбиться и чтобы у любви было будущее.

– Эй, Томас… – нажала я кнопку перезагрузки. – Ты стал моим первым поцелуем – по крайней мере, первым, который что-то значит. Я думаю, ты будешь моим первым всем.

Я имела в виду, первой любовью. Невинная маленькая ложь. Но лицо Томаса будто открылось от любопытства, а глаза потеплели, глядя в мои:

– Твоим первым всем? Ты никогда…

Я не успела объяснить, потому что влезла Соф.

– О чем вы там шепчетесь? – спросила она на весь сад. Соф дремала в рабочем кресле Грея, в опущенной руке банка пива, ноги подобраны под себя.

– О роке, – отозвался Томас, глядя на меня. Затем он широко улыбнулся Соф: – Первый сингл Девушки в Рабочем Кресле. Выглядишь как поп-звезда.

Она улыбнулась и салютнула нам пивом.

– Иди с'да, – сказала она Томасу. – Иди с'да и расскажи мне о Канаде.

Поднимаясь на ноги, он шепнул мне:

– Ф-фу, а то я некоторое время гадал, может, Колбасу ты рисовала с собственного реального опыта.

Я снова засмеялась и перевернулась на спину, подставив себя солнцу. На закрытых веках танцевали красные узоры. Я провалилась в полусон. Только что сочиненная ложь мерцала на границах сознания. Это недоразумение, сказала я себе, подальше загоняя это воспоминание. Завтра я все объясню – по крайней мере, сексуальную часть. Но не буду говорить Томасу, что уже влюблялась.

Потому что Томас-и-Готти. Каким-то образом мы подружились вновь и даже стали больше, чем друзьями. Я еще не знаю, будем ли мы и впредь друг другу только нравиться или полюбим по-настоящему, и мне это неважно. Отрочество, переходный возраст, воспитание чувств, что угодно – в этот раз я вырасту правильно. Это судьба.

Жук защекотал мне руку, и я смахнула его в траву. Скрипнуло окно Неда, и на нас обрушился девятый вал музыки.

– Мне скучно, – донесся издалека голос Соф. Скучают только скучные люди, София, вспомнились мне слова Грея.

Снова щекотка. Мошка, божья коровка, муравей или еще кто. Солнце зашло за тучу, и я вдруг вздрогнула от прохлады.

Бабочка на руке. Холодный ветер, впервые за день.

– Отвяжитесь, – пробормотала я, но на меня сел новый жук, затем еще и еще, холодные, мокрые, сотни жуков, а когда я открыла глаза, это оказались не жуки, а дождевые капли.

В саду я одна.

Неужели я заснула? Не разбудить меня, когда начался дождь, и убедить всех уйти в дом без меня – типичная выходка Неда.

– Нед! Эдзард Гарри Оппенгеймер! – заорала я, отплевываясь дождем, вскарабкалась на ноги и, оскальзываясь, побежала к кухне. Было темно, как в зимнюю ночь, и ливень хлестал широкими полосами, когда я ворвалась в дом с криком:

– Вот спасибо, ты, скоти…

В кухне ни души. Темно. Ни единого звука, только гудение холодильника и мерное падение капель с моей мокрой одежды на пол.